Игорь Григорьян - Иллюзия вторая

И этот единый Я, каждый из них, стоял перед своей собственной белой дверью, стоял перед своим собственным выбором. Стоял и смотрел вперед своей собственной парой глаз и думал своим собственным, сокрытым в разных головах мозгом.

И был этот Я соединен в единую глобально-мозговую, сознательную сеть — «Я» был един и всё существующее и неделимое единство было заключено в моих бесчисленных телах…

Чувство холодка и дрожи не покидало меня, ибо я не мог понять основное — где же было моё настоящее тело. Именно моё, а не его клон, созданный каким-то невиданным и неслыханным мной доселе дополнительным измерением.

Чувство холодка не покидало меня, но и не заботило.

В каждом из тел я ощущал именно себя, и это ощущение окутывало меня чем-то новым, пока ещё неизведанным. Было в этом нечто такое, что кричало и рвалось наружу, было нечто совершенно необъяснимое и одновременно — очень доступное, близкое.

Это было новое ощущение, противоположное обычному чувствованию — чувствованию человека. Возможно, это было чувствование уже не человека, но Человека; уже не тела, но невесомого духа; ещё не материи, которой я уже являлся, но уже мысли — мысли творящей материю, мысли, формирующей идеи, мысли создателя и творца…

Только сейчас я стал осознавать более-менее точно что моё тело, а теперь — мои тела — это не совсем Я.

А если быть точным, то и совсем не Я.

Я был где-то выше и ниже, где-то между и сбоку, где-то сверху и снизу, где-то справа и слева — поддерживающий и порхающий, невесомый и вечный — тот желтоглазый солнечный Я, который звался мыслью — единой и неразрывной, бесконечной мыслью.

И сколько моих новых тел вырывалось из меня же — похожих на меня и непохожих, мужских и женских, старых и молодых, современных и неандертальцев!

Сколько внутренностей копировалось и воспроизводилось, сколько глаз смотрело, сколько ушей слышало, сколько носов нюхало — столько и мыслей кипело, бурлило, — было…

И не было в этом белом, бесконечно длинном коридоре никаких разделений — ни пространственных, ни временных — было тут всё и сразу, были тут все и сразу, здесь были даже камни, деревья и животные!

Да, у камней присутствовал свой выбор, была своя каменная белая дверь — дверь тягучая, медленная, тысячелетняя, дверь плотная — да, тысячу раз да, но главное — она была!

И любой камень в отдельности был мной, и все камни вместе — тоже я; животные, птицы, деревья — всё это был я!

Никого кроме меня! Никого! Во всём белом свете не было никого, кроме меня!

Только общее мысленное пространство — пространство безвременное, бесконечное.

Пространство, обладающее тысячами или даже миллионами умелых человеческих рук, тысячами зорких орлиных глаз, тысячами быстрых кошачьих лап и тысячами чутких звериных ушей…

Пространство, обладающее тысячами мощных тигриных мышц.

Пространство с миллиардами деревьев и сформированной ими, раскинувшейся под ними прохладной, приятной тенью.

Пространство, имеющее тысячи вечностей, заключённых в камнях и глыбах — неповоротливых и массивных.

Достоинство камней было в том, что они были везде. Ведь камни вездесущи… И камни живут много дольше любых двигающихся тел…

Можно ли было спрятаться где-то от всей этой своры смотрящих, слушающих, чувствующих органов самого пространства, одним из которых являлся я сам, в данном мне человеческом теле творца?

Нельзя было спрятаться. Нигде. Ибо не было такого места в природе.

Везде за тобой кто-то подсматривал, везде тебя кто-то подслушивал, везде был твой собственный запах и след — везде был ты сам, собственной персоной, везде ты себя преследовал и везде ты себя догонял.

Только ты сам. И никто более.

И везде была твоя мысль — чистая и невесомая, и каждая мысль открывала свою собственную дверь, каждая вела меня своей дорогой, а иногда даже сама прокладывала её по бездорожью — каждая стояла перед своей собственной дверью и подбирала ключи к надёжно запертому дверному замку… И каждая мысль, подобрав правильный ключ, терпеливо ждала своего часа — ждала сухого щелчка металлической щеколды замка, чтобы войти и осмотреться…

Каждая мысль была мостом, перекинутым внутри меня.

Каждая мысль была мостом, соединяющим меня со мной же.

Соединяющая меня ДО принятия какого-либо решения со мной же, но ПОСЛЕ его принятия…

И щелчок дверного замка должен звучать как хлыст.

Он должен быть похож на выстрел.

Иначе и не щелчок это вовсе или щелчок не настоящего замка.

Иначе дверь была уже приоткрыта или даже распахнута.

Иначе будущее уже с любопытством поглядывало на настоящее в этот зияющий проём двери…

Иначе Его Величество Смысл терялся за придворной и холопской предсказуемостью.

Стартовый пистолет. Отмашка. Выстрел.

А раз всё было именно так, то вот оно — настоящее Начало…

Стремление, родившееся в Неведении и страхе.

Стремление, следующее за Неведением, откинувшем страх.

Стремление, полной волной накрывшее меня.

Теперь я должен дойти до конца!

Неведение. Стремление. Что же дальше?!

— Сознание, — тихо подсказал Артак, — дальше ты неизбежно подключишься к Сознанию, — дракон замолчал и отвернулся, но я мысленно видел драконью улыбку даже на его отвернувшейся морде.

Конечно, ведь я был везде. И перед ним, и за ним, и внутри него…

Дополнительное измерение дало мне бессмертие в его человеческом понимании, оно отобрало у меня страх потерять тело или даже тела, и благодаря ему я очень точно осознал один непреложный закон — если прямо сейчас, вот в этот самый момент, все мои тела исчезнут, испарятся, обратятся в прах — лично для меня уже ничего и не изменится. Точнее, не изменится ни для кого из нас. Ибо дополнительное измерение, в котором я существую, в котором «я» уже существует как «мы» — измерение, незримое для человеческих органов чувств и присутствующее во мне тайно, невидимо — именно то дополнительное измерение которое проявляло себя только нытьем в regio sublingualis, то есть в подъязычной области — именно оно дало мне истинную власть — власть, вытекающую из понимания сущего — власть знающих — непобедимую власть будущего и над ним.

А это значит — ответ на самый главный вопрос человечества сейчас мне был доступен.

Ибо настоящая власть всегда изменяет доселе неизменяемое, исправляет считающееся неисправимым и воспринимает своего господина не только великим и единым множеством, но и единством в этом самом множестве.

Дополнительное измерение побеждает любую смерть, ибо оно упраздняет её, признает её несуществующей в тех новых, уже четырех (или пяти?) измерениях всё ещё моего тела или моих тел.

«Я» ещё могло умереть, тогда как «Мы» уже были бессмертны.