Игорь Григорьян - Иллюзия вторая

Жизнью, воплощающую единство правого и левого, высокого и низкого, большого и малого, единство быстрого и не очень, единство хорошего и дурного, радостного и грустного, смешного и печального.

Единство этого мира и всех остальных миров, единство энергии и материи, единства реальности и вымысла. Одним словом — единство всего со всем.

Именно туда вели дороги, простирающиеся за каждой из дверей.

Один путь был длинен и полог, другой крут и короток, третий — проторен, четвёртый — космат и кустист, пятый вообще не существовал до той поры, пока дверь к нему не была безжалостно и безразлично распахнута какой-либо дерзкой и сумасшедшей мыслью-ключом.

Но все дороги, все пути вели в одно место — на вершину самой высокой горы, в снежную белую точку недвижимой вечности, в зеркально-прозрачную стужу прожитых дней, они вели прямо в Солнце — бело-жёлтое или раскалённое докрасна — вели в оранжевое, остывающее светило.

Все дороги вели в покой, который одновременно являл собой не что иное, как волнительное и тревожное беспокойство.

И каждый прошедший свой собственный путь, в конце концов, понимал, что начало его — отворяющая дверь мысль, и конец пути — мысль завершающая — едины, но едины не во времени и в пространстве — они едины тем абсолютным единством, которое выше времени и выше даже самого пути, который это время устилает.

И каждому рождённому суждено погибнуть — неизбежно и неминуемо, но погибнуть лишь для того, чтобы возродиться вновь — возродиться так же неотвратимо, как неотвратима сама смерть, прыгающая в начале пути едва различимой тенью и неуклонно следующая за каждым новым рождением.

И эти гибели и рождения будут перетекать из одного в другое, но не вечно, ибо литься они будут из сосуда в сосуд до момента, в котором само перетекание умрёт, в котором оно застынет, отрицая даже время…

До момента, в котором начало сольётся с концом и возрождение крепко-накрепко сплавится со своей смертью.

И сама жизнь — всеобъемлющая, прочная, живая поглотит и то, и другое.

Только тогда их родительское поглощение пробудит ту самую — творящую и созидающую пустоту, и тогда абсолютное звучание этой пустоты признает и подтвердит относительность своих родителей.

Тогда пустота станет холстом, а ты сам — художником у этого холста.

И когда зазвучит у холста твой смех — смех художника — смех смелый, чистый и искренний — тогда вновь признанная тобой относительность перерождений рассыплется на яркие и разноцветные осколки — материал, из которого сделаешь ты необходимые тебе краски.

Только тогда, вместе со своим смехом, сможешь ты писать этими красками — писать радужно, писать мастерски — уникально писать.

Но покинет тебя и твой смех, ибо превратится он в творение на твоём холсте.

Но, может быть, обманываю я тебя, и ты сам станешь его произведением, а он вернётся в свою родную бухту — в верхнее и абсолютное Единство — вернётся в тебя.

Или наоборот — ты вернёшься в него.

И уже это Единство — самим своим существованием — окончательно упразднит всяческие новые рождения. Не только тел, но и полотен с телами.

Упразднит за полной их ненадобностью.

И этим вычёркиванием, этим исключением любых возможных рождений из бытия, оно исключит также и любую возможную смерть.

Они растворятся в пустоте, словно их никогда и не было, и растворившись — утвердят собой новую для тебя истину — истину вечного существования, истину абсолютную — истину нигде, никогда и никем не рождённого бессмертия.

С этими мыслями я, стоявший рядом с Артаком и Агафьей Тихоновной, был безжалостно затянут внутрь неизвестно чего, затянут мощным потоком ветра, затянут шквалом подхватившего меня в ладони мироздания.

И был я невесомым пухом на крыльях этого смешного и улыбчивого ветра.

Бесплотным духом был я.

Ветряная буря утихла и тот же порыв воздуха ласково и очень бережно опустил меня на гладкий, зеркальный пол.

Оглянувшись, я с облегчением увидел своего дракона и свою акулу — они были рядом, они смеялись и плакали, они радовались и грустили, одним словом — они были, и были они рядом со мной.

И уже одно это было замечательно.

И неповторимо.

— Где мы?

— В пути.

— Куда?

— В вечность.

— А где мы сейчас?

— Эта остановка называется Сознание. Твоё стремление породило его. Породило сознание, которое даст тебе Форму. Форму и Имя.

— Зачем они мне? Разве я — уже не я?

— Ты — ещё не ты.

— А это? — я взглядом показал на свое тело.

— Это — мираж. Его ещё нет.

— Но я его вижу.

— Значит, ты видишь будущее.

— Разве это возможно?

— Возможно.

— Я могу оставить то, что я вижу?

— У тебя нет выбора. Ты получишь именно то, что видишь и то, чем уже обладаешь.

— Как это?

— Сложно и легко.

— Кто мне это даст?

— Сознание.

— Зачем мне это?

— Чтобы воплотить своё Стремление, чтобы дать ему реальную жизнь, чтобы решить свои задачи и выполнить свою миссию.

— Зачем мне это? — я упрямо повторил вопрос.

— Ты так пожелал.

— Когда?

— Когда шагнул в Неведение.

— И что теперь?

— Теперь ты должен его растворить и уничтожить. Теперь ты должен стать морем и палачом. Другого пути нет.

— А если я не успею?

— Тогда ты умрешь побеждённым.

— Умру, но выживу?

— Конечно. Это одно и то же.

— Не понимаю.

— Смерть тела неважна, если ты достиг станции Сознания. Ведь именно оно дает тебе то, люди называют жизнью.

— А смерть духа?

— Её не существует вовсе.

— И мы в Сознании?

— Мы приближаемся к нему.

— Значит надо идти.

— Возможно.

— Что есть Сознание? Как я узнаю его?

— Его невозможно узнать, но возможно почувствовать. Когда в тебе берётся что-то словно из ниоткуда — это его подарок.

— Зачем он мне?

— Любой его подарок — инструмент. А любой инструмент для того чтобы им пользоваться. Ты пришел сюда трудиться, не отдыхать. И таково было твоё личное желание!

— И прямо сейчас…

— Сейчас ты получишь Форму. Обретешь Имя. И станешь настоящим.

— А в данный момент я не настоящий?

— Пока ещё нет. Сейчас ты — мост. Натянутый канат. Ты металлический, но хрупкий трос. Чугун.

— Трос между…

— Между ненастоящим и настоящим.

— Что есть мост?

— Ты есть мост. Человек есть мост. Ты — невесомая паутина, соединяющая этапы развития мира.

— Невесомая?

— Да. И очень тонкая.

— Но она прочна?

— Она достаточно прочна для одного человека.

— Но она и есть человек!

— Именно это я и сказал.

— А если два?

— Два человека никогда не выстроят и не соединят одинаковые берега. Ни внутри, ни снаружи.

— Значит у каждого своя паутина?

— Каждый — своя паутина.