Максим Далин - Искра

— А ты хочешь, чтоб оленёнок-сосунок в оленегонных состязаниях приз тебе принёс? Чтобы только из-под матки десять шаганий без отдыха пробежал? Не от ума это.

И даже Камень сказал:

— И верно. Пусть ищет следы, коли может. Никогда я не слыхал, чтоб шаманчик-оленёнок, которому в ножички и догонялки играть и играть, следы злой погани нашёл — но на свете, говорят, всякое бывает.

А Искра подошёл к матери и Копью. Им сказал:

— Пойдёмте в тордох. Чай будем пить. Мне подумать надо.

Никто из сородичей его не остановил. Откуда-то у них надежда появилась, а откуда — понять невозможно.

Ранняя Заря чай заваривала, Копьё табак курил. Говорили они о Песцовой реке, охотничьей удаче, ярмарке в Светлом распадке — о хороших вещах говорили. А Искра сидел в стороне, чтобы их не отвлекать. Сидел в стороне, бубен держал, без колотушки, пальцами постукивал в него. Бубен согрелся — и Искра напевал тихонько, почти про себя:

— Слушай меня, маленький келе, снежный приятель — и смотри. Вокруг смотри — а я твоими глазами смотреть буду. Покажи мне дедовых медведей — всех.

Свет очага потемнел — привычно уже — и увидал Искра серую тундру, будто отражение в тёмной воде, тундру, в которой духи обитают, как люди и олени. Вьюжный медвежонок остановился на сером снегу, морду повернул — ждёт, зовёт за собой — и Искра полетел, так тихо, как только сумел.

У тордоха — два громадных медведя лежат, как два снежных холма. Охраняют хозяина.

— Скажите, сильные духи, — Искра спросил, — служил ли ещё кто-то моему деду? Поил ли ещё кого-то дед кровью, кормил ли мясом, грел ли своим теплом? Если да — то приведите, покажите мне этого келе.

Встал один медведь, потянулся, завился снежным смерчем, ввинтился в серую муть и из виду пропал. Не успел Искра подумать, сколько времени ждать придётся, как появился сторожевой келе, а в пасти у него — комок серых лохмотьев, да вроде косточки торчат из комка.

Потянул Искра лохмотья из медвежьей пасти — а они шевелятся, дёргаются под его рукой. Отдал медведь добычу хозяину — и превратился комок тряпья в маленького духа. Весь — то ли в облезлых перьях, то ли в клочьях шерсти, ножки тощенькие, с копытцами, четыре ручонки, безобразная морда из живота растёт, а из морды — ветвистые рога. На концах каждой веточки рогов — глазки поблёскивают.

Схватил Искра келе за рог — или за глаз — и встряхнул.

Запищал маленький дух, словно мышь:

— Не губи меня, сильный шаман, и огнём не сжигай! Мне крови не надо — дед твой водкой поил меня иногда, и того мне довольно. Я всюду бываю, всё вижу — не оставляй меня без глаз, великий шаман, я тебе пригожусь.

Не послушал его Искра — встряхнул ещё раз:

— Это тебя дед к нарте не привязал? Это ты людям зло творишь и оленей в тундре душишь?

Перепугался дух, ручками задёргал:

— Что ты, Искра! Где мне оленя задушить! Я для оленя — меньше мошки, мне и палёной шерсти хватит! Я Тихой Птице вести носил да сплетни. Пожалел он меня, не стал к Нижнему миру привязывать — сожрали бы меня его медведи в один глоток!

Задумался Искра.

— Новости носил? Значит, всё в тундре знаешь ты? Значит, знаешь, от чего пали у Высокой Скалы олени?

Взмолился келе:

— Отпусти мои глаза, Искра — не убегу я. Всё расскажу — только дай мне на серые снега смотреть.

Отпустил Искра духа. Встряхнулся дух, как крачка, и на ладонь шамана уселся.

— Слушай, — сказал, — великий Искра. По тундре одноглазые келе рыщут, у каждого — по паре железных клыков. Эти клыки они в жилу оленям втыкают да кровь у них сосут. Всё больше и больше становятся.

— И что же это за погань? — Искра спросил. — Бродячая?

— Да не то чтобы… — замялся глазастый келе.

Он бы договорил, да почувствовал Искра, как тёплые руки его тормошат, живое дыхание на лице — и выдернула его материнская любовь из серого мира.

Потряс Искра головой — тяжёлая голова, в мыслях туман. А Ранняя Заря по лицу его гладила, спрашивала встревоженно:

— Что с тобой, оленёнок? Стал ты, как снег, белый…

И Копьё сказал с укором:

— Улетал он, женщина. Не мешай шаману с келе своими беседовать — его погубишь и себя погубишь.

Испугалась Ранняя Заря, отдёрнула руку. Искра тем временем в себя пришёл. Попросил:

— Копьё, водки у тебя нет ли?

— Водки? — Копьё удивился, но протянул флягу.

Отвинтил Искра крышку, плеснул огню: «За помощь спасибо тебе, отец!» — с ладони стряхнул за полог: «Спасибо и вам, сумеречные звери», — и рядом с очагом на камень пролил несколько капель:

— Для тебя, вестник. И ещё дам, если следы мне покажешь.

Мелькнула перед очагом серая тень — не удержался глазастый пьянчужка, пришёл водку с камня слизать. Искра Копью флягу вернул и попросил:

— Копьё, если друг ты мне, останься здесь, пока мать моя к полётам не привыкнет. Не по злому умыслу, но мешает она мне, сбивает с тропы. Помоги ей — и мне помоги.

Копьё взгляд опустил в огонь. Ранняя Заря головой покачала:

— Страшно мне смотреть на тебя, Искра. Боюсь я за тебя — слишком юн ты ещё.

Искра в щёку её понюхал:

— Прости меня, мама. Шаманский путь — тёмный путь, знаю я уже, куда иду. Позволь Копью мне помочь — привык он, отца заменил мне на эти годы.

Улыбнулась Ранняя Заря беспомощно:

— Что же может женщина вам возразить, сильные люди. Останься, Копьё — и я прошу.

И Копьё улыбнулся в ответ.

Тем же вечером, когда тьма в тундру опустилась и все лукавые существа, неживые и нежившие, силу свою почувствовали, сидел Искра на корточках у входа в тордох. Обнимал за шею медвежонка-вьюгу, а большим медведям говорил, так сурово, как умел:

— Идите в тундру, сильные духи. Идите туда, где богатый человек Чёрная Скала своих оленей пасёт, идите туда, где стадо детей Ворона корм себе копытит из-под снежного наста. Идите и смотрите, не придут ли к оленям злобные твари, одноглазые и с двумя железными клыками. И если увидите таких — рвите их и душите их, не давайте им живой крови напиться.

Склонили медведи тяжёлые головы, завились снежными смерчами и в сумерках пропали. А Искра медвежонку сказал, в ушко, мягкое и холодное, как свежая пороша:

— А ты, друг мой, маленький келе, слушай. И если услышишь — в мой сон приди, разбуди, — и понюхал медвежонка в ледышку носа. Потянулся медвежонок — и морозным дыханием горящие щёки Искре охладил.

Спал Искра вполглаза. Крохотные духи, насмешники-шутники, ночные следы ему путали: ледяная равнина без единого следа представлялась ему, слепые небеса над ней — а в небесах три солнца мутно мерцают: одно — светлый взгляд Творца из Верхнего мира, а два других — наваждение и морок, обман играющих келе. Не понять Искре, где настоящее, где ложное, где жизнь, а где только видимость её.