Елена Блонди - Тайные улицы, странные места [СИ]

Но у Капчи было серьезное, выжидательное лица, полное довольства. Женька все равно попытался:

— Шутишь, да? Вы же с ней и так собирались…

— А какое дело-то? — изумился Серега, — был уговор, что она согласится, сразу. Так? Ты слышал, она согласилась. И потом, это ж ты захотел, чтоб все серьезно. Вот так-то, брат Смола, если зассал, ладно, прощаю я тебе свой фонарик, но в следующий раз имей в виду, за свои слова отвечать надо.

Ах так… Перед глазами у Женьки закачалась вместо ивовых листьев багрово-черная пелена. Но он сдержался, полный недоуменного бешенства. И не так все прочее взбесило, как эта ухмылочка и голос, поучающий такой. Тоже мне. Герой любовник. Мачо-семачо. Суперпупермен.

Повторяя про себя обидные словечки (про Капчу), Женька вытащил свой телефон, тыкнул в список звонков. Прижал мобильный к уху.

— Аллё? — протянул в трубке звонкий голосок, — какие люди? Что хотел, Женечка?

— Ана, — сказал Женька, исподлобья глядя на сидящего Капчу.

Ступил подальше, чтоб тот не дотянулся рукой до телефона. Прикрыл микрофон ладонью, сдвигая пальцы только, чтоб сказать самому.

— Я что хотел-то. Ты можешь со мной вечером встретиться? Сегодня вечером?

Он боялся, что Капча заорет, но тот сидел, застыв, держал поперек груди белый нарост гипсовой лонгеты.

Девочка молчала совсем недолго.

— А ты щас где? Ты с Сережкой там, да? Во дворе, наверное?

— Нет, — он прокашлялся, — я это, на набережную иду. В тир. Так что?

Ана серебристо засмеялась.

— Во сколько? И где?

— А ты свободна, да? — уточнил, следя за Капчой и успев мстительно подумать, а вот тебе, Серега, за твои выебоны.

— Вполне! Как раз думала, куда бы вечер убить.

— Тогда в восемь, — сипло сказал Женька, — на молодежке.

Он хотел спросить, нормально ли? Потому что пляж, который тыщу лет назывался «Молодежный», туда еще мать бегала купаться, и тетя Валя тоже там зависала в ее молодости, он далеко от центра, хотя, конечно, в десять раз ближе, чем Тигровая скала за маяком. Но Капча же хвалился — свистну и прибежит. Так что, не надо заботиться. А тоже надо так — свистнуть. Наверное…

— В восемь не обещаю, — играя голосом ответила Ана, — но… в… одиннадцать… или в двена-а-адцать… минут девятого! Подъеду.

И засмеялась собственной шуточке.

— Ха-ха, — послушно поддержал ее Женька. Сказал «пока» и отключился.

Потом они помолчали. И Женька порадовался, что их разделяют эти дурацкие ивняки, мотаются перед лицом — не сильно видно, как там Капча. Хотел порадоваться и дальше — тому, что выиграл спор, и можно потребовать штуку рублей, а еще тому, что утер нос Капче за его (выебоны, подсказала голова), а ладно, за все, в общем. И за десять рублей на билет в маршрутке, снова подсказала голова, будто утешить хотела. Но прозвучало издевательски.

А самое было дурацкое, вообще непонятно, что теперь говорить. Даже сдать назад, сказать «та лана, я ж пошутил» — так Ана согласилась. Сам не ожидал, что так быстро. Даже не сказала, ой, давай пораньше, или там в другой день…Сказать, да я ей позвоню, откажусь — та же фигня. Даже просто заговорить на другую тему — как теперь? Типа, я весь такой благородный, уже не помню ничего, не знаю ни о чем. Капча его пошлет. И правильно сделает.

— Я пойду, — сказал Женька.

— Вали, — процедил Серега сквозь зубы.

Женька успел отойти на десяток шагов, когда тот его окликнул:

— Слышь, Смола! Штуку я тебе отдам. Через неделю. Не могу раньше.

— Да не надо, Серый.

Но Капча, прервав, обматерил его всерьез, так что у Женьки от неожиданности закипело лицо, кажется, вот-вот лопнет от жара.

В тени горки, завозившись, хихикнул пятилетка, прижимая к пузу ломаный вертолет.

Женька вышел на зной, который стал совсем уже диким, хотя дело шло к вечеру. Медленно пошел домой, удивляясь, чего успели они с Серегой наворотить и как теперь это все разруливать.

Дома было просторно и прохладно. Женька ушел в ванную комнату, залез в ванну прямо в шортах и тишотке, включил душ и стал поливать босые пыльные ноги, закрывая глаза от удовольствия. Выключая воду, закричал через неплотно прикрытую дверь:

— Мам? Ты дома?

В ответ, покачиваясь на толстых лапах, прибежал Боцман, совершенно сонный, но готовый внепланово пожрать, задрал хвост крюком и стал яростно тереться о косяк двери, взмуркивая, чтобы поторопить Женьку в кухню.

— Фиг тебе, — сказал Женька, прыгая на одной ноге и ловя другую в полотенце, — ты и так толстый.

Боцман согласно замурчал еще громче и побежал впереди Женьки в кухню, с надеждой оглядываясь. Но Женька на полпути коварно развернулся и пошел по коридору к маминой комнате. Вернее, к бывшей родительской спальне, зачем-то мысленно поправил себя, хотя уже год специально старался про эту комнату так не говорить и не думать. Тоже мне горе, думал иногда Женька, сердясь на материны мокрые глаза и что снова смотрела альбом со старыми фотками, радоваться надо, что разошлись, пока молодая и красивая, он не дурак, видит, как на мать мужики смотрят, когда по улице идет. И еще радоваться, что ушел к своей Оленьке, когда Женька уже вырос, а не пацан десяти лет, чтоб матери мозг высасывать, ой ихде наш папа, ой мама, где жеж наш папочка. Хотя… Тут Женька честно подумал, держась за круглую граненую стекляшку на двери, что и в свои десять не стал бы так ныть. Да и мама, она конечно, страдает, но он-то видит больше соседей и подруг ее — дома стала совсем другая, не как раньше. Может полдня проваляться на диване, установив рядом на широкой спинке лаптоп. А может целый день готовить какой-то замечательный торт, чтобы потом половину раздать соседкам. И еще — берет Женьку, когда он согласен, и вместе они усвистывают в прикольные места, куда раньше почему-то и не придумывали. Женька не дурак, конечно. Он в первую очередь присмотрелся, а вдруг мать пытается тоску-печаль задавить. Но нет, когда торчали у борта катера, где, оказывается, капитанит матери бывший одноклассник, смотрели на пенные усы по зеленой воде — она смеялась, как девчонка. Потом типа спохватилась, когда прощаться, и вся такая томная, в смысле серьезная. Женька тогда психанул просто, будто батя ушел — это похороны и надо траурную рожу кроить, а то вдруг кто чего скажет.

Он так матери и сказал в тот раз, когда обратно шли…

— Мам? — он легонько постукал в белую дверь, а то вдруг она там переодевается, и приоткрыв, сунул внутрь голову.

Вздрогнул, когда по ноге прошлось мягкое, лохматое.

— Боцман!

Кот вспрыгнул на застланный диван, который мама Лариса с тех пор, как ушел муж, не раскладывала в двуспальное ложе, и тут же задрал толстую ногу, сунул к животу голову и оттуда посмотрел на Женьку с великим неодобрением. Не дал жрать, дай красоту навести спокойно — написано было на расписном, как у индейца, лице в роскошных белых усах.