Елена Блонди - Тайные улицы, странные места [СИ]

— Мы ищем семерки, — поправила девочка.

Оглянулась, выискивая что-то глазами. Показала рукой на бетонный столб с проводами выше листвы.

— Вот, например, тройка. Обычная. Их много таких, но иногда попадаются и на столбах числа и цифры, которые подойдут для Числовника.

На шершавом сером столбе была жирно намалевана трафаретная тройка, под ней — еще какие-то циферки помельче. В целом все смотрелось скучно, технически. Женька опять посмотрел на желтый угол с помятой табличкой, соображая. И вдруг, как тогда, с парусом в лабиринте, что-то щелкнуло в голове, отзываясь в сердце мягким уверенным «дзыннь».

Теперь, понимая о числах, он по-прежнему не знал, что такое Числовник, но не боялся, что тот окажется чем-то вполне обыденным, из обычной жизни на обычных улицах города. Потому что щелчок, поставивший на место нужную детальку в сознании, он — был. И что-то благодарно заработало, делая его сильнее и зорче. Вот просто — заработало и гудит, а не всякие там озарения и восторги.

— Такое? — спросил, указывая на скрытую смородиной трансформаторную синюю будку. Из листьев торчал полуоторванный край объявления и на нем — «13». Все прочее закрыто зубчатой зеленью.

Женя подняла камеру, поменяла настройки и сделала два снимка.

— Дай пять, — гордо сказал он, поднимая ладонь.

Она засмеялась. И, перед тем, как хлопнуть его руку своей, сделала снимок пяти растопыренных пальцев на фоне размытого дома и кусочка неба, обрамленного любопытными ветками.

Через пару часов непрерывной ходьбы по улицам и переулкам в маленькой камере сохранились для Числовника несколько разных цифр, найденных среди номеров домов, внезапно — на крышке люка, а еще — среди рисованных мелом классиков на асфальте. Была даже одна совершенно самостоятельная двойка, что валялась, блестя красной пластмассой, в рассыпанных у калитки детских игрушках. Семерка же — только одна. Жирно выписанная масляной краской на старых воротах, высоких, собранных из крашеных досок с врезанной в них калиткой. Белая на выгоревшем зеленом.

— Семерки — они такие, — утешила Женя, — упрямые. Наверное, знают, что счастливые и потому прячутся.

— Цену набивают себе, — согласился Женька.

Они возвращались, чтобы перекусить и заняться ремонтом лесенки в стеклянном куполе стеклянного дома.

— Можно ведь сделать кадр, — осторожно сказал он, поглядывая сбоку на сосредоточенный профиль девочки, — а что, нарисовать табличку, с цифрой, и место найти хорошее. На фотке никто и не поймет.

— Это будет совсем не то, — Женя покачала головой, высохшие волосы разлетелись светлым облаком, открывая шею, — ну, как тебе сказать… Дело не в снимке. Дело в самом месте. И в том, как мы ищем. Искали.

— Но он же для чего-то делается, этот Числовник. И если не находится подходящей, семерки там. Или двадцатки. Почему нельзя? А кстати, он для чего? Это такой проект? Для фотоальбома? Серия? На фотосайт?

— Ну. Может быть. Когда-нибудь. — она засмеялась, — если Отан когда соберется. Ему это не очень интересно.

— А посылать тебя бегать по закоулкам — интересно, — фыркнул Женька.

— Еще бы. Разве мы плохо погуляли?

— Хорошо. Конечно, хорошо. Но все равно.

Он попытался обдумать, как вернее объяснить. Если важен результат, его надо же добиться. Всего приходится добиваться. Так все говорят. И Женька в это, конечно, верит. Но слова почему-то не находились. Те, что пришли на ум, казалось, бледнели и выцветали еще до того, как он соберется их проговорить. И словно читая его мысли, но возвращая ему их ответом, Женя сказала:

— Я не могу тебе объяснить. Как надо. Для этого есть Отан. Спроси его.

Женька хмыкнул. Спрашивать Отана, тем более о таких зыбких вещах, как-то не сильно хотелось.

И через час, когда он торчал за широкой спиной Отана в узком застекленном пространстве, подавая тому через плечо инструменты, еще раз убедился, что лучше того не спрашивать.

Отан, кажется, был не в духе. Ворчал что-то сам себе, с Женькой общался кратко, исключительно по делу. И немного размяк только когда ступеньки они починили, заменив ломаные доски на новые, ярко-желтые, сдвинули в сторону молотки, гвоздодер, плоскогубцы, дрель, и Женька, ступив на лестницу, забрался в тесный шестигранный купол, выпрямился, оглядываясь, и засмеялся — о, класс, отсюда же все видно!

Отан улыбнулся в густые серые с сединой усы, отряхивая руки. Потребовал с мальчишеской ревностью:

— Насмотрелся? Дай и мне.

Женька протиснулся мимо, спустился, сел в кухне, где Женя стояла у плиты, вороша на сковороде жареную картошку. От неудобной позы на узкой лесенке болела спина, саднили пальцы и наливалась красным царапина на запястье. Но хотелось пожрать и скорее в лабиринт, чтоб не пропустить заката.

Та, взрослая мысль, о памяти, которая вернет ему через много лет нынешние ощущения, снова пришла, когда вместе с Женей они сидели на белой терраске, смотрели на переливы белого и алого, которое превращалось то в нежную зелень, то в перламутровые оттенки голубизны. Женя снимала, не торопясь, сидя и стоя, подходила ближе к изогнутому парусу, растянутому на невидимых крючках в беленой стене. Опускалась на корточки, чтобы захватить небо между белых полос. А потом Женька подошел к ней, и пока солнце, коснувшись черной линии горизонта, высвечивало на фоне себя дальние скелетики ажурных вышек лэп, лег прямо на беленый пол, шевеля пальцами босых ног, кинул руки за голову, глядя в космически прекрасные извивы и повороты белого и цветного.

Над ним замаячил серебристый кирпичик фотокамеры.

— Глаза закрой, — вполголоса велела Женя, — хорошо. Теперь сядь. Ноги скрести. Ага. Сейчас… Отан! — последнее слово сказала в полный голос, поднимая лицо к далекому выходу.

Женька смиренно подумал, ну ладно, пусть приходит, он же тут главный — дом-то его. Но вместо хозяина пришел ветер. Колыхнул над головами полотно, вздувая его парусом, и это тоже было прекрасно. Как будто летим, над этим самым Солярисом, прикинул Женька, обнимая руками согнутые колени. Как будто — совсем космос.

Потом втроем пили чай. Отан просматривал на экране камеры снимки, вздевал брови, иногда хмурился или хмыкал. Укладывая фотоаппарат на стол рядом с тарелкой, в которой осталась последняя овсяная печенюшка, сказал, забирая ее и откусывая большую часть:

— Нормально. Молодцы.

Тут Женька осмелился и стал говорить. Про то, о чем не договорили на улице. Останавливаясь и подыскивая слова, объяснял, потом спросил, провожая глазами остаток печеньки, сунутый в незаметный в бороде рот:

— Вот паруса. Мы же их сами сделали. В лабиринте, который тоже. Он же не сам вырос! Почему же тогда за цифрами нужно прям ходить? Искать. Это, конечно, приключение, суперски. Но если оно надо, то ведь можно и сделать?