Елена Блонди - Тайные улицы, странные места [СИ]

Отан запил печенье большим глотком чая. Почему-то с большим одобрением посмотрел на Женю. Она улыбнулась, довольная, с лицом, выражающим — вот видишь, я же говорила!

Повернулся к Женьке вместе со стулом, проскрежетав по плиточному полу ножками.

— Ты — делатель. И это хорошо. Но ты еще не все видишь. Она (махнул рукой за спину) — смотрит. Потому что у нее зорчайший глаз и пристальное внимание к деталям. Извини, ты все понимаешь, что я говорю?

— Не дурак же, — буркнул Женька, обидевшись.

— Хорошо, — снова кивнул косматой головой Отан, — продолжу. Есть вещи, которые уже есть. И заменять их на сделанные — это признак лени, даже если ты много потрудишься, чтобы эту замену сделать. А их достаточно просто найти. Сегодня вы искали такие вещи. Которые уже есть в мироздании, и заменять их, все равно что сбивать настройки. Представь себе, что мироздание — кастрюля с борщом. Представил?

— Эмм, — сказал Женька. За плечом Отана Женя сделала большие глаза и прикрыла рукой смеющийся рот.

— А теперь представь, вместо картошки, которую нужно почистить и в борще варить, ты кинешь туда деревянных поделок, которые внешне, ну совершенно похожи на картошку.

Женька поколебался. Кивнул.

— Можно приблизить и усложнить, — понесся дальше Отан, отодвигая кружку и облокачиваясь на стол локтем, — к чему несъедобное, можно взять нечто, что можно жевать и глотать. Яблоки. Или куски свеклы. Но тогда…

— Компот, — перебил Женька, — или свекольник. Или вообще бурда. Но не борщ, так ведь?

— Он еще и думатель, — басом сказал Отан, дергая широким плечом.

Женя за его спиной сделала книксен, разводя пальцами края короткого платья. Женька сжал челюсти, чтоб не засмеяться.

— Точнее, пока — соображатель и угадыватель.

Отан встал, возвышаясь здоровенным столбом — в добела вытертых драных джинсах и серой тишотке с дыркой на груди.

— Спасибо за чай, фрау Юджиния. У вас на сегодня все?

— На здоровье, Отан, — Женя сделала еще один книксен.

Женька захотел вскочить и шаркнуть ножкой, дурачась, но постеснялся.

— Дурман, — ответила девочка на вторую часть вопроса, — у нас еще дурман.

— Прекрасно, — Отан зевнул, уже выходя во двор. Там заорал, как обычно, внезапно, так что Женька вздрогнул, — Меотида! Коварное ты создание! Ты почто запутала путы? Я тебе распутыватель пут, что ли?

— Пойдем, — сказала Женя, — я только штатив заберу.

Когда они уже выходили, в кромешную темноту степи, подсвеченную сбоку городским заревом, и под ногами — белым пятном фонарика, из двери дома Отан окликнул Женьку.

— Соображатель! Молодой мастер Юджин! Забыл сказать. Борщ — он борщ. А места, отмеченные настоящим, те, что вы искали сегодня… Это места переходов.

— Каких переходов? — Женька держался за ручку, привинченную к калитке. Сжал ее так, что грани с рельефным рисунком впились в ладонь, — переходов куда?

— Спокойной ночи, юные недознайки!

И запел сочным баритоном какую-то арию, она прервалась, отсекаясь хлопком двери.

На асфальтовом пятачке между беленых стен, обрамляющих две расходящихся улицы, ветра не было совершенно, светил фонарь, клоня запыленную лампу, наверное, не горячую, прикинул Женька, рассматривая торчащие вокруг света соломинки и веточки — там чье-то гнездо. Интересно, как птенцы ночью спят, если всю ночь прямо им в клювы светит желтая лампа? Вдруг они вырастают совсем непохожие на прочих. Такие — птицы ночного света, и все у них наоборот.

На этой мысли он слегка нахмурился, раздумывая, прогонять ее из головы, а то какой-то получается чудак-андерсен, а не старшеклассник Смола, лепший друг Сереги Капчи. Но решить не успел, Женя позвала тихим голосом:

— Подержи, пожалуйста, ветку.

Фотоаппарат внимательно смотрел опущенным объективом в белую воронку цветка. И там, внутри, вокруг тычинок, лежала, поблескивая, граненая змейка из камушков, скрепленных светлой цепочкой.

— Никто не взял, — обрадовался Женька, придерживая тугой стебель с бутонами и большими сероватыми листьями. Тут же спросил с легкой обидой, — чего хихикаешь? Что опять не так?

— Дурман открывает цветы к вечеру. А утром они сворачиваются трубкой. Цветок сам сохранил нам сокровище.

Женька окинул взглядом десятки белых колокольцев, таких ярких на темной зелени, что казалось — от них свет. Попытался вспомнить, а что днем? Не вспомнил и наказал себе обязательно присмотреться. Эх, думал, отводя одной рукой стебель, а другой направляя в центр цветка узкий игольчатый луч лазерного фонарика, она знала, что никто не заберет цацку, потому что никто не посмотрит, а еще — они закрываются. Женя знала, а он не подумал и не догадался. Ерунда, вроде бы, но слегка обидно.

Зеленый лучик тронул стекляшки, от них кинулись по нутру цветка веера светящихся точек. Было красиво. Женя снимала, подсказывая, как расположить фонарик. Потом снимал он, прицеливаясь и ловя россыпи нежных огней.

Собирая штатив, она еще добавила:

— По вечерам пчелы прилетают к дурману, и, если цветки закрыты, они пролезают внутрь. Или раскрывают края лапками.

— Да ну? — не поверил Женька, подхватывая треногу.

Шаги отзывались в беленых стенах шепотом, и казалось, это не улица вовсе, а огромная комната: так было тихо и совсем никого.

— Вот будем рядом с дурманом перед закатом, увидишь сам. Я всегда хотела попробовать дурманного меда. Представляешь, они делают мед из растений, которые — натуральная отрава. Ядовитые растения. А мед — нет. Но все равно, мне кажется, он должен быть каким-то другим. Необыкновенным.

Женька сбоку посмотрел на ее профиль, на волосы, падающие вдоль щеки — когда ветерок, они разлетаются, показывая ухо с рельефной мочкой. Переулок сузился и шаги звучали так, словно следом идет еще кто-то, догоняет, подстраиваясь под их движение. Женя Местечко казалась такой странной, когда делала что-то или говорила внезапное, как сейчас, про этот мед из огромных цветков ядовитого дурмана, что даже сравнивать ее с другими было невозможно. Он пробовал. Сначала, когда совсем не знал, то это даже получалось. И тогда она казалась просто не слишком красивой девочкой, да никакой просто, по сравнению с Аной и ее подружками. Именно что по сравнению, уточнил Женька мысленно, переводя взгляд на серовато желтеющий ночной асфальт, чтоб не спотыкаться на выбоинах. А сейчас ему кажется, что та Женя первого дня, в школе за партой, и эта — совсем разные люди. И настоящую Женю никак не сравнишь. То есть, понять сейчас, стала ли она для него красивой, все равно нельзя. Мама иногда говорит, на сердце нужно смотреть, Женчик, и на душу, а вы все бегаете с линейкой, длинные ноги или так себе. Он понимал, конечно, что она не про него конкретно, хотя и обращается по имени. Но при этих материных словах всегда представлялось ему сердце с плаката в кабинете биологии, с торчащими обрезанными артериями и венами. Тут тоже понимал — ерунда, но все равно становилось смешно. А душа… Она представлялась каким-то туманным облачком, мелькнет на краю воображения и растворяется, потому что непонятно, что это такое и бывает ли она вообще.