Елена Блонди - Тайные улицы, странные места [СИ]

— Моряна — это что?

— Услышал, — деликатно не стала обвинять в подслушивании Женя, ухватила тяжелую сковородку за ручку и понесла к столу, — сиди, я сама, деревяшку подложи только.

Установила сковороду в центр стола и села напротив, вытирая руки кухонным полотенечком. Вытерев, внимательно сложила его на коленках в квадрат. Потом в квадратик. Потом развернула, и стала складывать снова. Подняла на мальчика прозрачные глаза под спутанной челкой.

— Отан скоро вернется, — предупредил Женька, начиная обижаться, — мне у него спросить? Тем более, он кажется, за, а ты почему-то против. А всегда — наоборот.

— Две недели, — вместо ответа сказала девочка, оставив полотенце в покое и сплетая пальцы, — две недели всего. Мне кажется, нет, я уверена, что тебе туда рано. А он, Аргест, вдруг решил, что пора. Может быть, тебе вовсе не надо туда!

— Куда? Ты хоть сказала бы! И вообще, чего вы за меня решаете. Я может сам. Хочу сам.

— Сам с усам, — пропел в дверях Отан, унося к мойке корзинку с помидорами и желтым огромным перцем, присыпанным зеленью укропа и петрушки, — он сам у нас с усам, ясно? И жаждет знать. А также — познать, узнать и, и… ладно — вызнать и дознаться. А что? Имеет право! Половину месяца пахал на благо трепетов, нежностей и веселостей, совершая грубые мужеские дела. Починил дверь в курятнике. Раз.

В мойке заплескалась вода. Перцы сверкали и блестели, как детские игрушки.

— Помогал мне с лестницей в куполе. Два! Трижды, я повторяю — триж-ды копал огород и даже заработал первую в жизни мозоль от лопаты с тяпкой! Три! Не сосчитать, куда я успел сгонять вашего юного раба, дражайшая Эжени. Кстати, ежели раб юный, то он — рабенок? Или рабчонок? Наш вот — точно не рабишко. При слове «рабишко» на ум приходит слово «умишко». И с этим тоже у мастера Юджина намечается порядок. Не полный, разумеется, как подразумевается в устойчивом словосочетании, но полного порядка где найдешь? Тем более…

— Норзер-Аргест-Этезий-Отан! — перебила болтовню Женя, уперев в спину хозяина пристальный взгляд.

Тот сразу умолк, а Женька приоткрыл рот, мучительно вспоминая, где же он слышал этот голос и произнесенное им сложное имя? Разве Женя хоть раз называла его так? И голос — не ее, вернее, не совсем ее. Взрослый. Глубокий. Но если в тот раз (в какой, вспомнить бы!) он был теплым, то сейчас у Женьки по спине прокатились мурашки.

Рядом со сковородой встала глубокая миска, полная огородных витаминов. Отан снова уселся на легкий стул и уставился на девочку преданным взглядом, показывая — послушен и слушает.

А та пристально смотрела на Женьку, что-то решая, и он выпрямился, стараясь нахмурить брови. В ее глазах не было теплоты, на месте привычной ему прозрачной то ли зелени, то ли бледной лаванды явилась ледяная голубизна, кажется, даже температура в кухне понизилась.

Отан одобрительно щелкнул языком, и Женька, спохватившись, расслабился. Да что он, в конце-концов. Две недели они постоянно вместе. Работают по дому, гуляют, получая от Отана смешные и странные задания. Болтают за чаем, а еще — на лавке ночью, под Женькиными окнами. И вдруг такое ощущение, что ее нужно бояться. Я что, испугался? — пристыдил себя Женька и преисполнился благодарности к Отану, который своим поведением разрядил обстановку и в кухне снова потеплело.

Потеплели и синие морозные глаза, принимая мягкий сиреневый оттенок. Женя улыбнулась, беря вилку и двигая к себе пустую тарелку. Напомнила:

— Накладывай. У тебя сегодня — право первой ложки. Поедим и я расскажу. Аргест? Ты позволишь, я расскажу сама?

— Буду счастлив, моя дорогая.

— И еще. Пусть он тогда — с самого-самого начала.

— Я стал еще счастливее, чудеснейшая моя!

Женька положил себе тушеного мяса, гору картошки и принялся есть, пока Женя резала помидоры на узкие дольки-лодочки.

— Моряна, — сказала Женя, когда Отан унес грязные тарелки в мойку и на столе возник чайник, сахарница и тарелка с мягкими пряниками, — моряна — это такой домик у нас, на берегу. Ничего особенного, из досок старых сколоченный. Но море там хорошее. Ты в Приветном был? Ага. А дальше, за маяком?

— Раза четыре, — кивнул Женька, проглотив кусок пряника, — туда ехать неудобно. Батя не хотел машину бить. Там классно.

— Кабинетно, я бы сказал, — вмешался Отан и тут же поднял широкие ладони, — молчу.

— Да, — кивнула Женя, — там очень хорошо. Просторное место, пляж широкий. Людей почти нет, ну, там, где Моряна. И там у нас будет одно дело.

— Согласен, — быстро сказал Женька, — когда поедем? Завтра?

— Если бы попозже, — девочка медленно вертела чашку, разглядывая танец чаинок, — еще позже, мы могли бы… — подняла глаза, с упреком посмотрела на Отана (тот пожал медвежьими плечами, мол, ты просила, вот я и молчу), а так придется на «Муравейчике» и с ночевкой.

«Ура» — мысленно завопил Женька, стараясь выглядеть солидным и почти равнодушным. Будто он каждую неделю гоняет на дикое побережье в пыльной кабине мини-грузовичка с разболтанным кузовом, да еще и с ночевками.

— Тебя мама отпустит?

От простого вопроса у Женьки испортилось настроение. Мама. Маме нынче совсем не до него. За эти полмесяца она несколько раз убегала по вечерам, а однажды — с купальником, полотенцем и всякими пляжными прибамбасами завеялась на целый день. После звонила Маринчику и долго шепотом рассказывала, смеясь секретным женским смехом в ответ на неслышные подругины вопросы. Кажется, мама Лариса влюбилась. Может и ничего страшного в этом нет, не сидеть же ей дома монашкой, но Женьку немного мучило то, что ему это было на руку, и он не лез с расспросами, потому что получил из-за ее посторонних интересов полную свободу. Но, а вдруг там какая нехорошая ерунда, а он не в курсе. Кто еще будет переживать за маму, если Карина далеко, а толстой Маринчику телефонные рассказы — вместо любовной книжки. Женька в их нынешней маленькой семье — единственный мужчина, и должен бы. Знать хотя бы. Но вместо этого он лукаво молчит, чтоб мать не спохватилась и не принялась за него сама. Здорово, конечно, что он приходит домой иногда почти под утро, но одновременно немного обидно, как будто мать совсем за него не волнуется. Никогда так не было. Но она никогда и не была вольной женщиной, напомнил себе Женька. Ко их знает, может, у всех так, у кого родители в разводе.

— Отпустит, — ответил коротко. И кивнул, чтоб добавить словам весомости, — хоть на одну ночь, хоть на пару.

— Хорошо, — Женя немного подумала, потом посмотрела на него, улыбаясь с тайным весельем, — тогда завтра придешь к семи утра, до обеда будем на горе. К вечеру отправимся.

— О счастье, — подвел итог Отан, потягиваясь и раскидывая в стороны руки, — раз в кои-то веки я избавлен от тяжкого и местами постыдного труда. Снова добавил поспешно, ответом на суровый взгляд: