Елена Блонди - Тайные улицы, странные места [СИ]

— Молчу-молчу.

Ранним утром Женька стоял у ворот, зевал, наблюдая, пока девочка закрывала тяжелую створку. Спохватился, вспомнив, и вытащил из кармана на коленке штанов колючую горсточку:

— Я тут насобирал, держи. А то доломаю в кармане.

Женя приняла в ладони маленькую кучку дешевых стеклянных камушков — оторванные стразы, обрывок сверкающей цепочки, несколько граненых камушков разного размера. По лицу запрыгали острые солнечные зайчики — такие же, какие встретили Женьку в лабиринте, где он заглянул в боковой проход, узнать, что там светит, бросая на беленые стены мелкие цветные вспышки. Оказалось, все стены круглой камеры, похожей на яйцо, обклеены такими вот безделушками — самыми разными. А еще — осколочками зеркал. И солнечные лучи, отражаясь, дробились на радужные пятна. Я их везде нахожу, рассказала Женя, уходя к деревянному ящику, где лежали запасы и несколько тюбиков суперклея, потом приклеиваю к стенкам, для солнца, красиво, правда?

Они тогда стояли в полукруглом сверкании, как в вывернутом наизнанку дискотечном шаре, даже еще смешнее, решил Женька, потому что зеркала, они без прямого луча выглядят черными ячейками, а вся эта граненая мелочь сверкает отчаянно почти что сама по себе.

— А это? — спросил он тогда, нагибаясь к большому, размером с дыню, камню, похожему на абстрактную скульптуру, — тут будет?

Камень почти весь был обклеен камушками и осколками, и казался чем-то совсем сумасшедшим.

— Нет. Я его в степь унесу, туда, где никто не ходит. И положу.

— Зачем? — Женька на мгновение был совсем сбит с толку, но вдруг представил себе, как идет по траве, где совсем-совсем никого, и вдруг. Лежит такой камень. Сверкает.

Засмеялся, кивая. И она засмеялась в ответ, радуясь, что — понял.

Так что, теперь он нагибался, подбирая в пыли всякую оброненную девчонками мелочь — с заколок, браслетиков и аппликаций на шортах.

Приняв подарок, Женя ссыпала камушки в матерчатый кошелек, сунула его в карман на штанах — таких же, как у него. И подала Женьке свернутые черные пакеты.

— Это зачем? — удивился он.

— Туда пойдем, — девочка указала рукой на крутой склон под смотровой площадкой, — бутылки собирать.

— Чего?

Она развернула в руках один пакет, здоровущий, с крепкими завязками. Повторила ангельским терпеливым голосом:

— Бутылки. На склоне. Ты же согласился, чтоб все целиком и с самого начала. Вот перчатки, надень.

— Зачем бутылки? — хмуро спросил Женька, останавливаясь, когда она нагнулась, подбирая рукой в виниловой перчатке блеснувшую в траве пузатую бутылку из-под шампанского, — их все равно не принимают нигде. Или что, или это типа для чистоты, типа мы волонтеры?

— Не совсем. Но получается, и это тоже. Вон, в полыни две белые. И зеленая. Давай, нам надо побольше, если хотим сегодня поехать!

Женька вздохнул и развернул черный мешок. Шагнул в низкие кусты полыни.

— Тут мало, — успокоила Женя, звеня добычей в мешке, — зато под площадкой полно, после каждых выходных набросано. А еще свадьбы.

Никогда раньше Женька не подумал бы, что в полвосьмого утра на склонах горы, где нет улиц и домов, а только травы, тропинки, одна разбитая грунтовая дорога, да задние стороны верхних огородов, бывает столько людей.

Собачники гуляли питомцев, бредя с поводками и зевая. Бегуны бодро трусили по грунтовке. Тетка гнала маленькое стадо цветных коз — белых, серых и коричневых. Снизу появлялись какие-то деловитые дядьки и тетушки, устремлялись по тропкам вверх к седловине и, уменьшаясь, исчезали за гребнем, оказываясь в другой части города — на работу, наверное, догадался Женька, завязывая первый мешок и оставляя его на обочине грунтовки, чтоб налегке двигаться дальше — на крутой склон ниже смотровой площадки у обелиска.

Все заняты нормальными делами, страдал он, ползая по сухой траве и волоча тяжелеющий черный мешок, и только мы, как бомжи какие-то… Хорошо хоть знакомых нет, собрался порадоваться он, и тут же был окликнут нарядной дамой в шелках, отягощенной золотыми серьгами, рубиновыми кольцами и блестящей сумкой. Дама оказалась бывшей соседкой, с любопытством оглядела потные лица и лохматые волосы, подняла нарисованные брови выше на лоб, рассматривая мешки с бутылками. Передала привет «Ларисочке и Павлуше и да, Кариночка как там?».

Ладно бы дама, имени которой Женька не вспомнил, но через пару часов работы кто-то громко проорал:

— Смола! Ты чо тут?

И на поперечной тропе тормознул спортивный велик. Кирилл Петров из параллельного, упирая в траву тощую ногу в дорогой кроссовке, ухмыляясь, осмотрел обоих.

— На курево собираете? А чо, есть куда сдать?

На счастье, в кармане шортов запел смартфон, Кирюха отвлекся на разговор и плавно поехал, виляя, когда оглядывался, видимо, чтоб получше запомнить.

— Из класса? — спросила Женя, выпрямляясь и убирая с потного лба прядки.

— Со школы, — нехотя ответил Женька, ставя мешок в траву. В мешке зазвенело, хрустнуло.

— Нормально, — успокоила его девочка, — в смысле, нам целые не нужны. Только не порежься. А чего такой сердитый? Боишься, что он всем расскажет? Стесняешься, да?

— Ничего я не боюсь, — буркнул Женька, досадуя, что она догадалась.

— Тогда посидим пять минут и еще соберем. Отдыхать будем уже там, на Моряне.

Женька так устал, что почти и забыл, про Моряну. Представив себе вечер у воды, а еще ночь на песке, костер, и всякое такое, приободрился. Еще пара часов, утешил себя. И вообще интересно, зачем Отану и Юджинии такая гора пыльных бутылок, которые даже беречь не надо, которые даже — целые не нужны.

В кабину маленького грузовичка с жестяным с виду кузовом они поместились втроем. Отан сидел за рулем, выставив в окно загорелый локоть, а бороду подав вперед, насвистывал что-то еле слышное в шуме мотора, громыхании колес и приглушенном звяканье бутылок, набитых в десяток черных мешков, сваленных сзади. Женя устроилась почти посередине, сложив руки на коленях, чтоб не мешать, а Женька прижался к дверце, тоже выставляя руку и наслаждаясь ветром и скоростью. На ухабах степной грунтовки машину трясло, сиденье поддавало снизу, Женя валилась на его плечо, смеясь, снова выпрямлялась. В раскрытые окна влетала сушеная глинистая пыль, чаячьи вопли и журчание летающих вокруг проводов щурок. Чайки — толстые, с пестрыми в черных крапинах крыльями, возились в стерне, перелетали дорогу, кажется, ничуть не жалея, что море далеко, даже за степным горизонтом его не видно.

Ехать было долго, говорить из-за шума быстро устали. И Женька просто сидел, разглядывая пологие подъемы и плавные низины, в которых проплывали иногда то ставки, окаймленные щетками плавней, то маленькие соленые озера с каймой высохшей соли по берегам.