Елена Блонди - Тайные улицы, странные места [СИ]

Ловила его руку, пихая от воды, лицо покраснело пятнами, рот искривился.

— Да ладно, ты чего? — удивился Женька, уворачиваясь, но все-таки послушавшись, побрел обратно, к черной на коричневом фоне обрыва расщелине с желтой от вытоптанной травы тропкой.

А девочка догоняла и сильно толкала его в спину, так, что он сбивал и ускорял шаги.

Ветер догнал их на самом входе. Рванул волосы, ударил в спины мощным порывом. Женька растопырил руки, споткнулся и упал, жестко прикладываясь коленками к комьям глины. Поднялся, качаясь. И упал снова, переламываясь в талии, как тряпичная кукла, ткнутая в поясницу. Женя схватила его подмышки, помогая встать. В реве ветра не было слышно, что она кричит, но мелькнувшее перед его глазами лицо было насмерть испуганным, с перекошенным открытым ртом. Он хотел сказать, что — не надо, он сам, справится, вот сейчас. И снова поднимаясь, почти оглянулся.

Но позади творилось что-то. Что-то настолько невообразимое, что оглядываться он расхотел. Путаясь в ногах, кинулся, вернее, заспотыкался по узкой тропе, надеясь, что там, под прикрытием стен из сыпучей сухой глины станет потише. Но там, стиснутый узкостью, ветер лишь набирал силу, ревел во всю мощь, неся мимо лица растопыренные ветки полыни, комки старых сетей и горсти колючего песка.

Женька бежал, топая босыми ногами и не чувствуя их. Оглохший, прищуривался, чтоб уберечь глаза от летящего песка, вытягивал перед собой руки, боясь на полной скорости врезаться в стоящую почти вертикально глину. Когда тропинка, совершив свои несколько поворотов, стала подниматься в верхнюю степь, согнулся, касаясь травы пальцами, словно карабкался по отвесной стене. И вылетел на поверхность, кашляя, задыхаясь и хромая подвернутой на случайном камне ногой. Рядом мелькнула Женя, схватила его руку, таща по обрыву подальше от оврага.

Через полсотни метров, подламывая коленки, села прямо на сушеную землю, сминая мокрый подол короткого платья. И засмеялась со всхлипами, осматривая Женьку, который мешком свалился рядом — босой, с лицом, иссеченным ветками и песчинками, в перекрученных длинных шортах. Тронула пальцем алую ссадину, через его живот уходящую на поясницу.

— Ус-пели. Прости. Я не подумала.

— О чем? — у него тряслись губы и говорить было больно.

Женька осторожно потрогал припухающую под ухом скулу.

— О том, что ты такой дурак! Я же сказала — пора идти!

Она почти кричала, но тут же остыла, махнув дрожащей рукой и глядя назад, в сторону оврага, над его плечом.

— Я знал, что ли? — огрызнулся Женька, но тут же раскаялся, — прости. Я ж думал. Нырнем там.

Он хотел еще сказать, но машинально оглянулся тоже, чтоб увидеть, на что она смотрит. И забыл слова, любые.

Из невидимого отсюда оврага поднимался смерч, закручивая в тугую страшную веревку взятую с обрыва коричневую глину, забранный с пляжа желто-белый песок, прихваченную из моря зеленую воду с белыми хлопьями пены. Подрагивал, вырастая будто из-под земли, танцевал толстым телом, свитым в тугую спираль. Цвета перемешивались, затемнялись серым, всасываясь, ползли по телу воздушной струи, а выше, далеко над головами, упершись в небесную синеву, разбрасывались ветвями сказочного дерева, казалось, упираясь в синий потолок огромной ладонью с растопыренными пальцами.

— Елки… — произнес Женька и шепот окорябал горло наждаком. Прокашлялся, завороженно следя за медленной пляской великанских серых пальцев, которые, казалось, ощупывали небо, разыскивая что-то.

— А ты — купаться. Нырять, — упрекнула Женя все еще дрожащим голосом, — вот зря Отан меня не послушал. Я говорила, рано тебе еще.

— А я боюсь, что ли? — сипло возразил Женька, стараясь не представлять, что было бы, догони их смерч на берегу. Или — в ловушке расщелины.

— Нет, — благородно возразила девочка, — не боишься, конечно.

— Да.

— Просто глуп, как цыпленок, и не слушаешь, что тебе говорят!

Она встала, поправляя измятое платье. Женька тоже поднялся, тайком прислушиваясь, как ведут себя колени. Дрожат. Еще не хватало свалиться снова, тут, перед ней.

— Пока Отан работает, выкупаемся и будем делать обед, — Женя пошла к домику, — за мешки попадет нам. Ну, вечером найдем, они наверняка к обрыву прибились, валяются.

— Работает? — пробормотал Женька, следуя за ней и временами оглядываясь на смерч, который, поплясав между землей и небом, сейчас бледнел, размывался, сыпля сверху еле видимые отсюда вещи — морской мусор и выдранную с корнем траву.

Но лезть с расспросами не стал, решив — девочка сама скажет, а он уж прислушается к тому, что именно она говорит. Еще не хватало второй раз вляпаться в опасность чисто по своему идиотизму.

К обеду Отан не вернулся. Ребята поели сами, хлебая из металлических мисок на этот раз не вермишель из пакетов, а полноценный суп с картошкой и дольками помидоров, которые росли в маленьком огороде, вместе с тощей морковкой под редкой тенью кривенькой степной алычи — она давно растеряла спелые шарики плодов, и они желтели на грядках, вялясь на жарком солнце.

Во время супа и чая Женька взглядывал на небо, но там было чисто, белесо, легкая дымка затягивала белый круг солнца, который уже опускался ниже, обещая нормальный тихий вечер. Вот только со стороны Моряны приходил с ветром уже знакомый шум — звонкое шуршание, тех самых осколков, которыми, как представилось Женьке, под завязку набита сейчас бушующая вода, стиснутая бетонными стенками. Набрасываться с расспросами он не спешил, поняв, что девочка все равно скажет лишь то, что посчитает нужным. Но все-таки поинтересовался, подавая ей над цветочной грядкой посуду, которую она споласкивала и ставила на перегретую солнцем лавку:

— А блоки эти? Бетон. Оно и раньше тут было? Или — Отан?..

— Было, — ответила Женя, слегка хмурясь, — тут раньше закрытая была территория, военная часть стояла. Учения всякие. Но очень давно. Отан просто немного все переделал. Ну так…

Она повела в воздухе рукой с влажным полотенцем. И Женька незаметно передернул плечами, представив, как Отан «немного переделывает». Конечно, ужасно хотелось спросить, неужели Отан имеет отношение к смерчу? Вернее, мысленно, Женька по-другому задавал вопрос — это он его сделал? Но в таком виде вопрос казался диким и смешным, хотя… если вспомнить выбитое ветром окно в классе и ветку, которая напала на перепуганного «дэбила» Ромку Емеца…

И все равно, переступить через себя Женька не мог. Как это — взять и начать рассуждать вслух о вещах совершенно ненормальных, в сказке они, что ли? Поздновато в шестнадцать лет снова верить в сказки. А вдруг Женя рассмеется, и опять обзовет его дураком. Или еще хлеще — глупым цыпленком. Второе казалось совсем уж оскорбительным, будто он детсадовец какой.