Елена Блонди - Тайные улицы, странные места [СИ]

А еще больший супер (тут он искоса посмотрел на тихую Женю), что все-таки среди этих прекрасных вещей есть та, что отзывается, видит его и знает. Пусть даже он не один в череде тех, с кем ей приходилось общаться. Он — человек, шестнадцать лет назад его вообще не было. А Женя Местечко — была. Нет, была Кай-Соларис-Фейе-Нот. И еще сто имен у нее — человеческих имен, данных в разных местах Земли.

— Ты знаешь, что в Англии есть ветер с именем Кошачий Нос? — вдруг сказала девочка, словно услышав его мысли.

Женька засмеялся.

— Нет. Здорово. Он мокрый?

— И холодный, да. Но еще есть ветер по имени Кошачья Лапа, вот он теплый, и очень ласковый.

— Он — это ты?

— Во мне он тоже есть, — кивнула Женя. И показала рукой вниз, — смотри, они возвращаются.

На границе серебра воды и залитого лунным светом песка двигались черные фигуры. Две высоких, рядом мелькала, вбегая в воду и встряхиваясь, расшвыривая тонкие веера брызг, собака с лохматым хвостом. А впереди важно шел крошечный отсюда Боцман, держа хвостище знаменем.

Вот ему, подумал Женька, совершенно наплевать на всякие сомнения и мучения. Гуляет себе. И молодец. И герой.

— Вот, — вполголоса сказала Женя, — пора. Сиди, я позову. Помнишь, да? Глаза, уши.

Женька помнил. Зажмурился, заткнул уши пальцами, сомневаясь, а будет ли все, как в тот раз, ведь там было солнце на рыжих травах.

Через минуту открыл глаза, повинуясь касанию руки на плече. Засмеялся, слизывая с губ теплые, пахнущие травой и родником, мелкие капли. Небо открывалось волшебной страной, полной небольших облаков, тугих и кудрявых, луна пробиралась среди них, застревая, как клубок шерсти в кронах деревьев. Светила на округлые бочки, оттененные впадинами, и сверкала мягким блеском на дождиках, что сеялись вниз, на поверхность морской воды из каждой тучи отдельно. Казалось, все море уставлено прозрачными толстыми колоннами, и те врастают в серебристую поверхность, покрывая ее своей собственной узорчатой рябью.

Два облака разошлись, меняя очертания. Лунный свет стал ярче. И между дождями явились, наливаясь невероятными жемчужными оттенками, маленькие радуги. Стояли, как та, первая, не большими полукругами, а скобочками, то из воды, то опускаясь из облачной гущи. И было их так много, что все пространство над тихой ночной водой казалось бесконечным сказочным садом. Или чем-то еще, чему и слова не подобрать. Но — очень красиво.

Женька смотрел так, что казалось, глаза испекутся, как яичница на сковороде. Понимал, может быть, никогда больше. И был благодарен девочке за подарок, который не пощупаешь и в карман не положишь. Только оставить в памяти.

На кромке прибоя Отан раскинул длинные руки, прорезая ладонями две радуги. Захохотал. Леди Маистра, подхватывая Боцмана (тут Женька напрягся, но встретил взгляд девочки, полный веселой укоризны и расслабился), подняла его высоко, погружая в широкую жемчужно- цветную ленту. Пророкотал тихий гром, дождь усилился и тут же начал стихать, капли становились реже и крупнее. Облака рассеивались, прореживаясь и делаясь прозрачными. И вскоре луна снова осталась одна, только у самого горизонта, над степью, мерцали звезды, там, где сгущалась темнота, позволяя их увидеть.

В кармане Женьки внезапно завибрировал телефон. Он выхватил его, собираясь отключить. Но поднес к уху.

— Мам?

— Ты что-то совсем загулял, — с упреком сказала мама Лариса, — нет, я понимаю, большой и еще не так поздно, но хотя бы предупредить можно? И еще. Я не могу найти Боцмана, а залезть на антресоль тоже не могу. Наверняка он там дрыхнет, так? Был бы ты дома, достал бы паршивца.

— Мам… извини. Тут дело, кое-какое. Я уже скоро. Ну, я уже собираюсь домой. А Боцман, да, он на антресолях, я как вернусь, вывинчу его оттуда. И чего тебе, пусть спит.

— А ужин? — возмутилась мама.

— Да он и так толстый. Перебьется.

— Он тебе кот, а не балерина. Толстота в коте — признак красоты и благополучия. Ладно, я поняла, не волнуюсь, лягу почитать, ужин съедите вместе.

Оказалось, и правда, совсем не поздно, Женька решил — вечность прошла, с заката в бухте с вулканами, а всего-то девять вечера. Конечно, если собраться с силами и снова полететь, то через полтора часа они будут в городе. Но сейчас лететь не хотелось, а хотелось ехать в кабине, держа на коленях кота, и чтоб за окном — черная ночная степь. И пусть Женя рядом. Тогда можно и два часа с половиной.

Обратно ехали в полной темноте, вернее, по степи, осиянной бледным светом луны. Фары пятнами прыгали по дороге, выхватывая неровные колеи, кустишки на обочинах, и вдруг — застывшего зайца, который через секунду, уложив уши на спину, величаво запрыгал в сторону, исчезая в темноте. В почти пустом кузове громыхали пластиковые бидоны и какая-то мелочь, прихваченная хозяйственным Отаном в починку. А леди Маистра осталась на Моряне, помахала им узкой ладонью, слегка улыбаясь.

— Будет порядок наводить, — шепнула Женя и села ровно, чему-то улыбаясь.

Женька поежился, представив себе наведение порядка леди Маистрой, когда рядом совсем никого, только соленая вода и ночь. А потом, когда Женя задремала, приваливаясь к его плечу, положил руки на спящего Боцмана, чтоб тот не съезжал с колен, и задумался.

Двадцать из сорока… Скорее всего, Маистра сказала это о времени осенних этезий, вот же балбес, нужно было почитать внимательнее тот Словарь ветров. Кажется, это устойчивые влажные ветры, сильные, но не жестокие. И если он запомнил правильно, то уже меньше, чем через три недели они дуть перестанут. Этезии — ветры сильного Отана. А если перестанут, значит, наступит какой-то срок. Может быть, срок им исчезнуть из мира людей. До следующих осенних этезий. А значит, Женя исчезнет тоже?

Лунный свет, прыгая бледными зайчиками, освещал широкий лоб спящей девочки, ее нос, приоткрытые губы. Трогал рассыпанные по вискам светлые волосы. С виду легкие, как тополиный пух, а на самом деле густые, и только наощупь и поймешь. Все в ней такое. С виду обычная совсем девчонка, немного пацанистая, в этом не соврал Норис Ва-лер-та-лий (Женька хихикнул про себя, снова произнеся имя по слогам, не смог удержаться), и кучу недостатков в ней можно наперечислять. Но если присмотреться. Вдуматься. И так далее, что там, насчет одежки, ума и все такое. И ведь именно так — правильно, понял Женька. Была бы она совершенной красоткой, к ней бы липли буквально все, и кто ей не нужен, тоже липли бы. А так — вышло ему испытание, как с царевной-лягушкой (тут он снова немного поржал про себя). Был бы полный дурак, то стал стесняться ее. Повел бы себя, как Капча. Выходит, обжегшись на таких, как Норис, Кай-Соларис-Фейе-Нот изменила свои правила, и сделала их более жесткими. Ну, в принципе, это правильно, хотя и несколько обидно. Было бы обидно, поправил себя Женька, если бы они — люди. А так, ну что ж, стараются, как могут. Хотя, конечно, смешно, что за тыщи лет они не научились действовать без ошибок. Нет, возразил себе, глядя поверх светлых волос девочки в почти черное стекло, смешно, наверное, потому что я мало знаю. Наверняка, какие-то причины есть, и когда Женя их скажет, ему останется только хлопнуть себя по лбу с воплем «Семен Семены-ыч!».