Елена Блонди - Тайные улицы, странные места [СИ]

— Но я ж не тварь бесчеловечная. Короче, обмен такой. Посылаешь нашу девоньку нахер. Понял? Сейчас прямо. Клятву мне даешь, честную благородную. Что ни здрасти, ни одного слова ей, с этого самого дня! Не посмотришь в ее сторону! И забирай своего недоноска!

— Нет, — сипло сказал Женька, сжимая кулаки и смаргивая, потому что перед глазами все расплывалось.

Боцман. Его Карина принесла, совсем крошечный был звереныш, тощий, лапы дрожали, а шерсть такая реденькая, что живот светил розовым. А потом уехала, оставив котенка Женьке. И тот болел, мама пеленала его, чтоб промыть мутные глаза, закапать сопливый нос, смеялась, морщась от жалости. Ну, какой такой Боцман, удивлялась, протестуя, да ты посмотри на это недоразумение! Но Женька стоял на своем, а несчастного мелкого Боцмана забирал спать под одеяло, просыпался ночью, боясь раздавить, трогал пальцем тонкие, как травины, ребрышки, поражаясь тому, что — дышит, и что там, за ребрами бьется совсем настоящее сердце.

Боцман вырос в огромного котища с пламенной спиной и ослепительно белым животом и лапами. Соседи ахали, когда мама гордо подхватывала на руки, а тот обвисал, вальяжно обнимая ее локоть, прикрыв глаза, внимал восхвалениям. Ужасно любил пожрать, и каждый день неукоснительно приходил поваляться на Женькин живот, топтался, потом внезапно прерывал важное занятие и ложился, приближая нос вплотную к Женькиному лицу. Слушал, подергивая усами. Наверное, удивляется, думал всякий раз Женька, что я такой же живой, дышу и сердце у меня бьется…

Женька сделал еще шаг, увязая в грязи по щиколотку. Норис засмеялся, опуская руки к жерлу воронки. Та булькнула, шевеля нутром, откуда пошел, усиливаясь, теплый противный запах.

— Не успеешь, — сказал, держа кота за шкирку и опуская ниже, — подойди, ага. Рискни.

— Нет, — снова сказал Женька, уже непонятно кому, то ли Норису, то ли обращаясь к мирозданию. Так нельзя, хотел закричать, потому что — ну нельзя так! Боцман ни в чем не виноват. И Женя не виновата. И как без нее? И она подумает, что он просто поверил Норису. Ушел с ним.

— Мне надоело, — белые рукава качнулись, светлое пятно в смуглых пальцах опустилось к черному блестящему пятну.

— Нет, — закричал Женька, — я согласен! Я — да! Верни кота, гад!

Он все же кинулся, оскальзываясь, погрузился по колени, вытягивая вперед руки. Грязь чавкнула, мягко таща его глубже.

Жерло, думало что-то внутри головы параллельно гневу и растерянности, это не просто так грязь, жерло уходит в разлом и, если канал достаточно большой, выбраться невозможно, сперва захлебнешься, а потом будешь медленно тонуть, двигаясь только вниз. Никто никогда не всплывает. В долине, рассказывали, утонул грузовик и во время войны даже танк.

— Клянись, — прохрипел Норис, стараясь удержать Боцмана, который после Женькиного вопля вдруг ожил и завыл, брыкаясь изо всех сил, — клянись, сволочь, сло-ва-ми!

— Я, — начал Женька, протягивая руки к бешеному комку, что крутился уже над головой, — я обещаю, тьфу…

Он макнулся лицом в мягкое, закашлялся, отплевываясь. И тут случились сразу два события, а может и больше, разве ж в такой суматохе разберешь. Тот самый параллельный голос в голове, бросив рассказывать страсти, вдруг с легким раздражением процитировал слова Жени — «это риск, он бывает». К чему это, успел удивиться Женька, барахтаясь с вытянутыми вверх руками, по которым лупил измазанный в грязи кошачий хвост, а, понял! И мне кой-чего осталось, так сказал потом Норис…

Он закусил губу. В голове гремело дальше, новое, снова сказанное голосом девочки. Летал. Только что. Сам!

Женька дернул ногой, нащупывая, от чего оттолкнуться. Не нашел, вытянул руку, скользя грязными пальцами по кошачьей шерсти. Пальцы сорвались. Снова коснулись спутанной шерсти, ощущая ее, как недавно Женя держала его в воздухе — одним легким касанием пальца.

— Ах ты ж, — пробормотал, не пытаясь уцепиться, медленно вытягивая себя из жерла, без ничего, без опоры, вернее, опираясь лишь на смешную уверенность в том, что — получится. Не может не получиться. Не имеет права!

— Женя! — зазвенел в ушах испуганный девичий голос, — Женечка!

Взвыл кот, заорал Норис, Женька завопил, кидаясь вверх и вперед, вцепился в локти белой джинсовой куртки, вклещился в них мертвой хваткой и выкатил глаза, борясь с неудобной тяжестью.

Внизу чмокнуло, ветерок обдул мокрые босые ноги, добрался к коленям. Обвился, словно резиновая лента, поддерживая. И превратился в руки, обхватившие его за пояс.

— Тя-же-лый… — Женька согнулся, изо всех сил удерживая локти Нориса, а тот извивался, как перед тем кот, вопил, дергаясь и отпихивая от себя Боцмана. Женька ахнул, пытаясь поддержать кота, но тот, освободившись от руки на загривке, тоже вцепился в норисову куртку, мертво, и сваливаться вниз не собирался. Выл, заглушая вражеские вопли.

А ниже, под мельканием ног в щегольских белых джинсах, расстилался бледный пейзаж — мертвый блеск, испятнанный черными кругами и кляксами.

Резкий ветер ударил Женьку в бок, его мотнуло, унося к пологой вершине холма. Что-то хлопнуло по макушке, заставляя снизиться. Что-то совсем ледяное.

— Полегче, — пророкотал недовольный мужской голос, — зашибешь ведь.

— Их? — насмешливо отозвался голос женский, — о, да. Как же!

И тут женькину задницу встретила земля. Такая твердая, что он заорал, согнулся, перекатываясь на бок и отпуская, наконец, истерзанные рукава Норисовой куртки.

Под голову неудачно попал камень, о чем Женька вспомнил уже потом, а пока успел поразиться взрыву прекрасных искр, зажмурился и, прижимая к себе воющего кота, отключился.

Голоса были мирными, негромкими, а слов не разобрать, уж очень сильно звенело внутри головы.

Женька поморщился, но тут же замер, стараясь не шевелить ни бровями, ни кривить рот — больно, и звон становится нестерпимым.

Голоса стихли. Он лежал, да, кажется, лежал, не открывая глаз, боясь даже прислушиваться. Расслабился — на лоб легла прохладная легкая тяжесть, утишила боль под веками.

— Оставь ребенка, — пророкотал знакомый мужской голос, — что ты над ним. Как над котенком.

— Пускай, — возразил голос женский, величественно холодный, — оставь их обоих. Дай лучше мне…

— Не дам. Он сам хочет, со мной.

— Он хочет погулять. Соларис? Мы покажем животному берег.

Голоса удалились, невнятно переговариваясь.

Отан, подумал Женька, обмякая на одеяле, а с ним — леди Маистра. Животное еще. Какое-то.

Приподнял звенящую голову, слабой рукой таща с лица мокрую повязку.

— Боцман?

В поле зрения вплыли глаза, полные слез. Глаза цвета горной лаванды. Рука уперлась в Женькину грудь.

— Тебе нельзя. Лежи. Он с ними. Гуляет.