С Джей-Джонс - Зимняя песнь [litres]

Король гоблинов навис надо мной, его растопыренные пальцы протянулись к пульсирующей жилке на моей шее. Я едва дышала, я ждала – жаждала, – что он коснется меня, завладеет нитью моей жизни и отнимет ее.

Этого не произошло. Его пальцы сжались в кулак, он отступил.

– Ее жизнь напитает жизнь короля, жизнь короля поддержит обитателей Подземного мира, а сила их жизней перейдет к земле и растениям. Король принял жертву девушки, и с наступлением нового года снова пришла весна.

История была по-своему красивой и более походила на легенду или притчу о добрых христианских мучениках, одну из тех, что мы слышали от мамы, нежели на сказки Констанцы о проделках хобгоблинов. Добродетельные, сильные духом люди, готовые пожертвовать собой ради всеобщего блага, были героями маминых рассказов, как и отважная девушка, о которой поведал Король гоблинов. Однако моя сестра не вписывается в мамину историю, она – легкомысленная красотка из баек Констанцы. Кто же тогда храбрая героиня сказки, рассказанной Королем гоблинов?

– История на этом не заканчивается, так? – спросила я.

– У этой истории нет конца, – резко ответил он. – Она длится вечно.

Во взоре Короля гоблинов сквозила печаль. Или сожаление. Глаза у него были не такие, как у прочих гоблинов, не эти выпуклые, бездонно-темные кругляши, в которых ничего не прочесть. Их взгляды оставались для меня непроницаемыми, черты лиц воспринимались как неестественные и чуждые, однако мы с Королем гоблинов чувствовали друг друга, общаясь на понятном мне языке тела.

– То есть ты хочешь, чтобы моя сестра умерла ради жизни на земле… – прошептала я.

Он промолчал.

– Если… – проговорила я надтреснутым голосом и откашлялась. – Если ты проиграешь, что будет? Весна никогда не наступит? Верхний мир погрузится в вечную зиму?

Лицо Короля гоблинов было серьезным.

– Ты готова пойти на этот риск?

Мучительный выбор. Жизнь моей сестры… или судьба мира. Я знала, что мои ставки высоки, но только теперь поняла, что Король гоблинов поставил на кон гораздо больше.

– Что станет с тобой, если я выиграю? – шепотом спросила я.

На его губах промелькнула улыбка, скорее грустная, чем удовлетворенная: уголки рта были скорбно опущены.

– Ты знаешь сама, – ответил он. – Ты первая и единственная, кто задал этот вопрос.

С этими словами он исчез, оставив за собой вихрь сухих листьев.

Мое время истекало. Лишенная возможности видеть рассветы и закаты, я считала часы и дни по тому, как теряли цвет волосы Кете, как она худела и бледнела. Соблазнительные изгибы груди и бедер исчезли, кожа под глазами истончилась и стала темно-фиолетовой. Моя сестра медленно умирала.

Король гоблинов уделял ей много внимания, играя роль венгерского князя. Я наблюдала, как они воркуют и милуются во время этих встреч, за обедом и ужином, на бурных празднествах, которые по его приказу проводились каждый вечер. И опять рекой лилось гоблинское вино, опять до утра царило разгульное веселье.

Каждая потерянная минута увеличивала шансы на победу Короля гоблинов. Я читала это в его глазах всякий раз, когда наши взгляды встречались поверх головы Кете, а случалось это часто. Я постоянно ощущала на себе этот взор, настойчивую ласку, которая заставляла меня посмотреть на него. Вслух я этого не признавала, но вид Кете, прижимающейся к нему, вызывал у меня дикую зависть. В нашей игре она была пешкой, приманкой, наживкой на крючке – я это знала, но все равно испытывала жгучие, точно крапива, уколы ревности. Я страшно скучала по клавиру, на котором могла выразить свое разочарование и тщету стараний градом яростного стаккато.

В минуты одиночества я бродила по запутанным, похожим на лабиринт, коридорам Подземного мира. Под ногами у меня шныряли гоблины, их черные глаза, блестящие, словно спинки жуков, то и дело подглядывали из-за углов. По моей просьбе Веточка и Колютик принесли мне стопку бумаги и карандаш. Я пробовала зарисовывать карты и отмечать на них путь, но каждый раз, когда думала, что возвращаюсь знакомой дорогой, коридоры изгибались и совершали неожиданные повороты. По большей части эти листки с самодельными картами пригождались мне для того, чтобы записывать на полях обрывки пустяковых мелодий, приходивших мне в голову.

Кете тоже старалась меня отвлечь. Она видела карты, но ее взгляд задерживался на нотах, а не маршрутах. Она хотела, чтобы я сидела за столом и писала музыку, и для этой цели снабжала меня гладкой бумагой и дорогими перьями. В ее представлении именно так должен был творить настоящий композитор: в окружении красоты, в тишине и покое. Моя сестра, такая добрая и такая наивная…

– Заносите! – приказала она однажды днем – или утром? – хлопнув в ладоши, а потом обратилась ко мне и показала на слуг, которые внесли в комнату целый ворох нарядов. – У меня для тебя подарок.

– Что это такое? – удивленно спросила я после того, как Кете отослала гоблинов.

– Это платья для твоего дебюта, глупенькая.

– Какого еще дебюта?

Кете устало закатила глаза.

– Честное слово, Лизель, иногда я вообще поражаюсь, как ты живешь на свете. Я говорю про дебют твоей новой симфонии, конечно. Манок распорядился устроить концерт в аудиенц-зале.

Порой яркость фантазийного мира, выдуманного моей сестрой, слепила меня с такой силой, что я не могла отличить, где заканчиваются ее иллюзии и начинаются мои собственные.

Я позволила Кете одеть меня в то платье, которое она сочла наиболее подходящим, и сделать мне прическу. Мы будто снова вернулись в детство: нежное прикосновение ее пальцев к моим волосам было столь же знакомым, как и колыбельные, что мы с Йозефом играли друг другу.

– Ну, вот, – довольно заключила Кете, управившись. – Ты просто красавица.

– Красавица? – расхохоталась я. – Зря ты мне льстишь, сестричка.

– Прекрати! – Кете шлепнула меня по плечу. – Только из-за того, что ты выросла в захолустье, необязательно до старости одеваться, как крестьянка.

– Красивые перья не сделают из воробья павлина.

– Воробей тоже по-своему красив, – отрезала Кете. – Не заставляй себя быть павлином, Лизель. Полюби своего воробышка. Смотри. – Она жестом указала на бронзовое зеркало передо мной.

Но мой взгляд приковало не мое отражение, а отражение Кете. До сего момента я не замечала всей глубины произошедшей с ней перемены. Сколько раз я видела, как она прихорашивается перед зеркалом в нашей спальне! Тогда ее глаза лучились здоровьем, на щеках играл румянец, а теперь обтянутые кожей скулы резко выделялись на лице, выглядели грубыми, едва ли не мужскими. Подбородок – острый, как кинжал, нос – чересчур длинный, губы – тонкие. Запавшие глаза на этом исхудалом лице казались слишком большими… Вздрогнув, я поняла, что смотрю на свое отражение. Нет, на сестрино. Истаяв, превратившись в тень самой себя, Кете стала почти моим близнецом. Мы отличались только цветом волос.