Владимир Бабенко - Тень в тени трона. Графиня [SelfPub, 16+]

К барьеру вели подлецов.

Жалко, что эту прекрасную песню не знали в Амстердаме, но это не мешало местной молодежи развлекаться дуэлями. Вот и сейчас два балбеса, с соблюдением всех тонкостей дуэльного кодекса, стояли напротив друг друга, выцеливая свою «жертву».

Выстрел! Когда пороховой дым рассеялся, один из дуэлянтов левой рукой зажимал рану на руке, державшей заряженный пулей пистолет.

Доктор, как и положено эскулапу, бросился к пострадавшему. И тут раздался выстрел. Молодой человек, теряя сознание, импульсивно нажал на курок.

Пуля вошла точно в лоб врача Франца Симонса. И ему помощь уже точно была не нужна – несчастный случай! Бывает!

Чьи-то губы тихо прошептали: «Первый». А может быть, просто показалось.

* * *

Спустя день после похорон несчастного Франца, его дочь нашли мертвой. Женщина вскрыла себе вены обычным кухонным ножом. Следов насилия не обнаружили.

«Она просто не перенесла кончину близкого человека. Бедняжка!» – таким было мнение «света». Хотя, по мнению женской половины Амстердама, и об этом потом ходило много сплетен: «В этом ужасном деле замешана роковая любовь и, конечно же, мужчина. Ах, это так романтично».

«Вторая», – прошептали те же губы.

* * *

После того как топор, совершенно случайно вырвавшись из руки мастера, просвистел в паре дюймов от макушки Аларда Ведера – хозяина верфи, он не стал искушать судьбу и исчез.

Хозяина искали долго, но найти так и не смогли. В народе по этому поводу гуляло много баек, но где правда, где неправда, понять было решительно невозможно.

Верфи были приобретены каким-то иностранцем, говорят, «по доверенности».

«Третий», – губы так и не прошептали.

* * *

У роскошного особняка почти что в центре Лондона остановился всадник на белом арабском скакуне, слегка припорошенном дорожной пылью. Ничего примечательного в его одеянии не было, внимания к себе он не привлек и не стремился к этому. На входе в резиденцию, предъявив перстень, который был снят с безымянного пальца правой руки, он без лишних разговоров и расспросов был пропущен внутрь. Пройдя в кабинет хозяина, незнакомец, предварительно удостоверившись, что перед ним именно тот, к кому он был направлен, вручил пакет, запечатанный сургучом с печатью. Оттиск на печати был идентичен оттиску, изображенному на перстне, предъявленном гонцом. Дрожавшей от волнения рукой пакет был вскрыт и прочитан.

– Вы сами или мне вам помочь? – поинтересовался прибывший.

– Сам, – прошептал хозяин особняка, затравленно смотря на незнакомца.

– У вас ровно пять минут. Вот медальон, – вынув из внутреннего кармана обрамленный в платину лунный камень, он аккуратно положил его на край стола, – я буду за дверью.

Кивнув головой, он вышел. Время начало свой неумолимый бег.

«Англичанин» был не виноват, но обвинения были настолько неопровержимы, что, проведя доскональный «разбор полетов», Совет устами своего Председателя вынес вердикт.

* * *

Габриэль Нортон, сидя в удобном кресле во внутренних покоях особняка, вот уже второй час слушал «отчет» племянника.

– То, что мы снова контролируем верфи, мне понятно, но куда делся Ведер?

– Я его найду, дядя, обязательно найду!

– Хорошая работа, – помолчав пару секунд, продолжил Габриэль. – Обязательно найди и раздави эту мразь. Он представляет для нас угрозу. Хотя ядовитые зубы у гадины мы вырвали, но хорошо бы и его успокоить. Ладно, а что у тебя на личном фронте? Мне говорили, что ты неровно дышишь к дочери начальника порта?

Последующие четверть часа Герд яростно опровергал «явно беспочвенные обвинения», но у губернатора были и свои источники информации. Герд знал об этих источниках, как, впрочем, и о том, что дядя знает, что он знает – и так можно до бесконечности.

А что делать?! Жизнь продолжается, и это хорошо.

Сводный полк Артамона Матвеева по приказу князя Трубецкого шел на соединение с главными силами, осаждавшими Конотоп. Стрельцы, казаки, артиллерия, обоз всего чуть более пяти тысяч человек. Отсутствие дороги, грязь, распутица вымотали до предела и животных, тащивших артиллерию, а это более ста пушек, и людей. До осажденной крепости оставалось верст сто, не более, когда орда хана Качин-Гирея и казаки кошевого атамана Захара Пашко, шедшие за полком, как волки за оленем, наконец догнали «добычу».

Смеркалось. Русские успели переправиться через Сейм – река полноводная, глубокая, но не особенно широкая – и остановились лагерем на крутом, высоком левом берегу. В этом месте река, изгибаясь, делает эдакую загогулину, окружая обширную возвышенность с трех сторон.

Для обороны место вполне подходящее. К тому же татары и запорожцы расположились в низине, прямо на виду у русских. Да они и не особо скрывались. При соотношении сорок тысяч у татар против жалких пяти у московитов, маскироваться и прятаться не было нужды вовсе.

Ну что может сделать загнанный олень против волчьей стаи? Бежать? Тем лучше: убегающий враг уже не опасен, его просто нужно не спеша измотать и уничтожить. Что и собирался сделать поутру хан.

Принимать бой Матвеев не мог не потому, что соотношение сил было не в его пользу, а потому, что обоз: казна, продовольствие, огневые припасы, легкие новенькие пушки – нужны были Трубецкому у Конотопа. Но и уходить, имея на «хвосте» орду в сорок тысяч, которые жаждут напасть на тебя и разорвать, тоже было невозможно. Нужно было, выставив заслон, оторваться от преследователей. А там и Трубецкой рядом – поможет, уже был послан гонец. Ему нужен был день, хотя бы день – ему хватит.

– Алексей Петрович! – позвал полковник, и к нему тотчас приблизился невысокий мужчина в боевых доспехах, стоявший неподалеку в окружении офицеров штаба.

На вид лет сорок, может чуть больше. Широкие плечи, орлиный крючковатый нос с горбинкой, темные живые глаза и черные волосы, прикрытые стальным шлемом. Уверенная «плавающая» походка выдавала в нем опытного кавалериста.

– Алексей! Надобно задержать басурман. Хотя бы на день. Иначе все поляжем. Обоз ждут под Конотопом, сам знаешь. Бери казаков, стрельцов, огневые припасы сколько нужно и все тяжелые пушки. Я их все равно не утяну, а тебе и тянуть их нет необходимости. Место хорошее – продержишься. Бери тысячи две народу, больше дать не могу. И с богом.

Турчинов все отлично понимал: «Или всем погибать, или он, и те, кто с ним. На войне как на войне. Ладно – и похуже бывало. Выгребем».

– Продержимся! Еще и задницу им надерем, не беспокойся, Артамон Сергеевич, не впервой. Ежели что, ты о Даше, дочери моей, побеспокойся. В Амстердаме она. В лекарской школе. Там же и мамаша моя, а больше и нет у меня никого на этом свете.