Владимир Бабенко - Тень в тени трона. Графиня [SelfPub, 16+]

«И эту мерзость он хочет вогнать в меня?! Да я только вчера одел все чистое, хоть бы почистил ее, что ли, сволочь запорожская», – пронеслось в его мозгу.

А тело само, без приказа и согласования с мозгами, которые были заняты видом пули, стало уходить с линии огня, разворачиваясь против часовой стрелки. Пуля тем не менее все же пробила белую чистую рубашку Алексея и, раскаленным шилом пройдя сквозь кожу груди, продолжила полет, войдя в бочонок с порохом, стоявший в дальнем углу, рядом с дюжиной таких же.

Далее все завертелось в смертельной карусели: огненный шквал моментом поднял тело князя, и он с ужасом почувствовал, как его душа отлетает от бренного тела, которое, описав дугу, упало рядом с кустом колючего полевого терна, растущего неподалеку от воронки, образовавшейся на месте порохового склада.

Кучи земли и песка, поднятые взрывом, накрыли горящую тушку князя, и огонь, пожирающий остатки одежды, погас. Тем же взрывом убило троих запорожцев и перевернуло ближайшую пушку.

Смотреть на себя со стороны было необычно, но страха не было вовсе. Впрочем, это длилось недолго, по той простой причине, что земля с копошившимися на ней людьми-букашками стала стремительно удаляться, и он почувствовал, что его неумолимо затягивает в гигантский водоворот.

А дальше свет исчез вместе с чувствами и ощущениями. Все – темнота и тишина накрыли его плотным черным покрывалом. Он умер.

* * *

Он находился в просторной светлой комнате. Окон не было, просто свет струился из стен, потолка и самого пола. Было ощущение, что сама комната светится мягким приятным светом. Тишина!

За большим, белого цвета столом, выполненным в виде гигантского полумесяца, сидели пятеро человек. В центре, в удобном кресле с высоким подголовником, расположился не молодой, но и не старый мужчина в белой облегающей тунике. С небольшим, вероятно, золотым венком на голове. Седые волосы были коротко подстрижены, парика не было вовсе.

По правую от него сторону, в таком же одеянии, расположилось двое мужчин, немолодые, примерно лет пятидесяти. По левую сторону – две женщины такого же возраста, в ниспадающих до пят туниках приятного для глаз белого цвета.

Председательствующий оторвал взгляд от увесистого фолианта, лежащего перед ним, и жестом руки подозвал мужчину, стоящего за его спиной.

– Я бы хотел знать, любезнейший! – в голосе председательствующего было столько иронии и яда, что можно было бы, пожалуй, перетравить с десяток гадюк. – Вот вы, прежде чем положить мне на стол мною же написанный труд, сами-то его удосужились прочитать?

– Но я…

– За последние пятьдесят лет это уже третий, вы меня слышите, третий случай вашего разгильдяйства. Я не намерен этого больше терпеть, – отодвинув в сторону фолиант, мужчина встал, не спеша сунул руку в складки мантии и извлек на свет небольшой круглой формы предмет. Крышечка раскрылась.

– Так, уже время обеда, господа. Не знаю, как вы, а я не хочу портить себе настроение и пропускать столь нужное и приятное мероприятие.

– Я прошу прощения, – тихонько взвыл чиновник «канцелярии», допустивший ляп, вызвавший недовольство начальства, – что же мне делать с ним, – кивок головы в сторону новоприбывшего.

Насмешливая улыбка на губах пожилого господина явно говорила, что он доволен разносом и провинившийся чиновник надолго запомнит «урок».

– Там, – он посчитал уместным ткнуть указательным пальцем в фолиант, – все прописано мною лично. Не сочтите за труд почитать, – он неспешно направился к выходу в окружении остальных четверых, которые не проронили ни слова, но их взгляды ясно говорили об их мнении относительно умственных способностей шестого.

Что было дальше? Да, собственно, ничего. Турчинову энергичным жестом руки предложили пройти в открывшуюся дверь и мягко пнули. А дальше полет, но уже вниз по светлому туннелю, в полном одиночестве. Впрочем, это продолжалось недолго, или долго, он не помнил, сознание отключилось вместе с чувствами.

* * *

– Князь! Татары!

Как ни гнал Матвеев свой отряд, как ни торопил, но обоз и пушки железными гирями висели на нем. Бросить нельзя, а погибать не хочется.

Подгонять, впрочем, никого особенно и не требовалось, все – от пятидесятников до ездовых – хорошо понимали, что вся надежда была на быстроту движения и помощь основных сил, до которых оставалось еще не меньше пятидесяти верст.

На отряд Турчинова надежды было мало: «Ну что сможет сделать отряд численностью пусть и в две тысячи казаков против сорока тысяч татар! Задержать? Да, но ненадолго, часа три, может четыре, не больше. Вся надежда была на помощь от Трубецкого, но подмоги не было видно, а татары вон, на горизонте уже появились, чтоб им черти горяченьких угольков в аду не пожалели».

– Занять оборону! Повозки в круг! Пушки на середину! – команду полковника повторили офицеры его отряда.

Началась неразбериха, крики, ругань, тычки и плети пошли в ход. Ор многотысячной толпы висел над степью, что обычно и бывает при внезапном нападении на войсковую колонну, на марше, и неважно, в каком столетии происходит действо.

С грехом пополам справились. Отряд ощетинился ружьями, пиками, жерлами пушек. Вот только татары вели себя как-то странно. Вместо того чтобы, развернувшись в лаву и с гиком, свистом, в блеске занесенных над головой сабель атаковать неприятеля, они походной колонной не спеша приближались, даже и не подумав о нападении.

Слабая надежда кольнула сердце Матвеева, когда от «татар» отделились двое и не спеша направились к его ставшему в оборону отряду.

– Артамон Сергеевич! Да это, кажись, наши казаки, – неуверенно заметил один из есаулов, стоящих рядом.

– Точно. Наши. Кошкарев! Я его лошадь знаю, вон белая звезда на лбу, – уже уверенно и радостно орал стоящий рядом с полковником есаул.

В отряде тоже поняли, что это не татары, и радостный гул нарастал. Людей можно было понять. Они уже приготовились к схватке, к гибели или плену, кому как повезет. А тут вдруг: «Наши пришли! Слава тебе, Господи!» Почти все крестились, плакали, да оно и понятно.

Одного взгляда на огромный обоз, пушки, пленных и хана хватило Матвееву, чтобы понять, что татары ушли и больше их опасаться не следует. А вот победа и слава пришли, и их нужно каким-то образом делить, а делиться не хотелось.

– Где Турчинов? – Матвеев оборвал на полуслове Кошкарева, хотевшего обо всем доложить начальству. Как и подобает командиру отряда.

– Там, – кивком головы есаул указал на переднюю телегу.

– Жив?

– Кажись, живой.

– Веди к нему, – и не дожидаясь приглашения, сам направился к передней повозке. Кошкарев поспешил за ним.

Открывшаяся картина ужаснула полковника, это было написано на его лице, и обрадовала одновременно, но это не для окружающих.