Шимун Врочек - Фатум. Самые темные века [сборник litres]

– Уведите ее. Будет сопротивляться – разрешаю применить силу.

– Доставить госпожу в ее покои? – осведомился один из стражников.

– В башню ее, в камеру! Скажи тюремщику, он знает, как поступить. Кандалы не снимать, еды не давать!

Иерофант вытянул руку и сотворил печать запрета, окутавшую Анну мерцающей пеленой.

– Так она никуда не убежит. Чары творить тоже не сможет, ну а с брюхатой бабой, я надеюсь, вы справитесь. И свяжите ее покрепче, в камере колдовство развеется.

Караульные дружно кивнули и, без особых церемоний подхватив с пола женщину, вытолкали ее за дверь. Гектор почувствовал, как у него разом заныли все мышцы, словно после каторжных работ. Последнее время Эфир слушался его все неохотнее, и каждая сотворенная печать отдавалась по всему телу тупой, грызущей болью. Он тяжело опустился на стул и обхватил голову руками.

Остаток дня иерофант провел в своем кабинете, запретив кому бы то ни было беспокоить его даже по самым неотложным делам. Слух об аресте верховной жрицы разлетелся по городу как пожар: праздничные приготовления были приостановлены, на улицы вышла гвардия, патрулирующая кварталы и зорко следящая за тем, чтобы никто не подстрекал народ к беспорядкам. У ворот Храма собралась толпа возмущенных горожан, но верховный жрец не обращал никакого внимания на сердитые возгласы, долетавшие с улицы. «Нужна свежая кровь», – думал Гектор. Его собственной уже давно не хватало на то, чтобы сдерживать ангельский огонь, разъедающий плоть изнутри. В своих лихорадочных поисках знаний о будущем ребенке он совсем перестал следить за тем, чтобы своевременно совершать ритуалы очищения. Теперь было уже поздно, да и грязная кровь бедняков из старого города уже непригодна для трапезы. Существу, обитающему в теле жреца, требовалось все больше соков жизни для того, чтобы на время утолять свою жажду и не терзать самого тюремщика.

Его первой мыслью было бросить все и приказать подать экипаж в башню, чтобы во мраке подземного святилища припасть к Омфалу и молить мудрых предков о помощи. Но ногами Гектора, казалось, управляла чья-то чужая воля. Он вышел из роскошных апартаментов и побрел наугад, не разбирая дороги. Жрецы и послушники избегали вставать на пути своего господина, боязливо разбегаясь в стороны.

Наконец Гектор вырвался из плена своих дум и обнаружил, что стоит в главном зале Паноптикона. Как и десять лет назад, здесь не было ни души: сквозь огромные окна лились потоки алого света, и в лучах заката молчаливый караул статуй словно охранял вход в потусторонние сферы. Но теперь бок о бок с прекрасным и вечно юным Светоносцем, увенчанным серебряным лавровым венком, стояла еще одна фигура. Клемент Мученик, отдавший свою жизнь во имя блага всех верующих в истинного бога, стал едва ли не известнее своего духовного отца. Кунрат Слепец, знаменитый скульптор из солнечной Адрии, по мнению многих ценителей, превзошел самого себя. Святой представал перед почитателями в смиренной молитвенной позе, но каждый мускул его могучего тела при этом был так напряжен, словно Клемент был метателем диска, готовым сбить с неба пылающие звезды прямо на головы нечестивцев. Глаза на ангельском лике были закрыты, и лишь рубиновый ручеек крови нарушал безупречные пропорции белоснежного мраморного тела. Драгоценные капли падали на широкую грудь подобно утренней росе. Этот незнакомый старым традициям образ смиренного воителя так вдохновил аристократию, что многие дворяне, желая произвести впечатление на своих пассий, нарочно проливали на пирах красное вино и свиную кровь, чтобы красная влага окропила полуобнаженное тело, создав притягательное сочетание мужества и страдания. «Да уж, – горько подумал Гектор, впервые увидев статую, – благородство святых можно узреть лишь после смерти».

Он приблизился к постаменту и, поддавшись внутреннему порыву, опустился перед ним на оба колена. За свою жизнь жрец произнес множество речей, однако сейчас ему хотелось не говорить, а слушать. Он вдруг вспомнил, как далекой звездной ночью, когда май был уже на исходе, семинаристы под покровом темноты пробрались за храмовую ограду и, прихватив фляги с вином, отправились в ближайшую рощу гулять среди зарослей шиповника и черемши. Здесь не пасли свои стада суеверные пастухи – от белых звездочек соцветий мясо становилось горьким, а молоко приобретало цвет ржавого железа. Некоторые считали, что черемша растет лишь там, куда упали сорвавшиеся с небосклона ночные светила, отчего ее цветы напитываются светом иных миров. Янтарная брага, душная майская ночь и звезды, ковром устлавшие и небо, и землю, постепенно сделали тело тяжелым, а мысли – быстрыми и ясными, как весенний ручей. Любуясь тем, как Анна в игривом бесстыдстве обнажает тело и подставляет бархатные, упругие груди яркому свету луны, Гектор слушал неторопливый рассказ Клемента о высших идеалах, которые со временем сотрут границы между сословиями, объединив всех людей в одну дружную семью. Анна лишь посмеивалась и, глядя, как юноша краснеет при виде ее прелестей, поддразнивала Клемента цитатами из священных книг, в которых жрецы провозглашались пастырями тучных человеческих стад. «Если не будет над ними вожака, указующего путь, – куда пойдет вся эта толпа? Вразброд, в бурелом, да там и сгинет. Или ты думаешь, что Светоносец настолько глуп, чтобы и сильных, и слабых поставить на одну ступень? Там, где отважный и дерзкий пройдет с гордо поднятой головой, трус не отважится сделать и шага», – мурлыкала девушка, искоса поглядывая на любовника. Но Гектор смотрел вовсе не на ее лицо и лишь краем уха уловил, как обиженный Клемент пробурчал в ответ что-то про обедневший род и дурное воспитание. Задетая за живое Анна взъярилась и, не вмешайся Гектор, наверняка выцарапала бы глаза побледневшему от испуга мальчишке. Выросшая в неге и вседозволенности, она и в самом деле болезненно восприняла известие о том, что ее отец из-за долгов был вынужден распродать почти все земли и переехать с матерью в скромную загородную резиденцию.

Воспоминания проносились перед внутренним взором одно за другим, и Гектор ощутил, как горький стыд поднимается из глубины его души. Он воздел руки, словно стремился обнять ускользающий образ друга. Ему хотелось броситься в ноги Клементу, покаяться, просить прощения и рассказать, что мечты наконец сбываются и вот-вот Багряный год достигнет своей вершины, вознося людей выше всех небес. Гектор ждал, что вот-вот на небосклоне взойдет утренняя звезда как знак того, что он прощен. Но небо было черным, как деготь, и лишь мраморная громада статуи со скорбным выражением глядела в лицо отчаявшемуся жрецу.

«Вот, значит, как, – подумал Гектор, – брезгуешь мной. Презираешь. А-а, в пекло все это». Рассудок опять затуманивала пелена тревог. Что, если жена откроет всем его страшный секрет? Тогда – прощай, золотой век, прощай, великое будущее и высокие титулы, а все жертвы станут напрасными. «Что делать? В монастырь, в горы? А если она там разболтает кому-нибудь?» – лихорадочно спрашивал себя Всеотец. И что делать с ребенком? Словам заключенной могут еще не поверить, но вот плод ее гнилой утробы… Нет, Анна не лгала: даже само появление ее отпрыска на свет станет для Гектора смертельной угрозой.