Дин Лейпек - Дракон должен умереть [СИ]

На дворе стояло самое начало декабря.

Его никто не встречал. Когда Генри вошел в маленький домик, ему вдруг резко стало холодно, хотя внутри было хорошо натоплено. Сагр ничего не сказал ему и только кивнул в знак приветствия, Джоан что-то буркнула под нос и тут же исчезла за занавеской, откуда не появлялась до самого ужина. Ели молча.

Встав из-за стола, Генри решил, что больше не в состоянии это выносить, и вышел чуть-чуть проветриться, но на улице дул резкий ледяной ветер, и он вынужден был тут же вернуться в дом. Генри еще немного посидел за столом, а потом пошел обустраивать спальное место в привычном углу. Сагр, проходя мимо, сухо пожелал ему спокойной ночи, Генри так же сухо ответил. И больше не было ни звука.

В молчании прошла неделя. Генри чувствовал себя отвратительно. Кроме того, что ему впервые в жизни было неуютно в этом доме, история с Мэри тоже давала о себе знать. Генри по-прежнему страстно ее желал, и чем больше он ее желал, тем холоднее он становился, а чем холоднее он становился, тем сильнее он ее желал. Он уходил на целые дни в горы, не взирая на холод, и возвращался разбитым и угрюмым — а в доме его встречали такие же угрюмые лица. Генри раздумывал о том, чтобы вернуться в замок — «раз ему все равно здесь не рады» — но там его ждали укоризненные глаза матери, и их он тоже видеть не хотел. Поэтому Генри продолжал бродить и молчать, по-прежнему не особенно замечая, что происходит вокруг.

Как-то раз он вернулся раньше обычного, потому что пошел снег, а Генри хорошо знал, что такое быть застигнутым метелью в горах. Сагр что-то делал во дворе, но Генри уже слишком замерз и устал, чтобы остаться ему помочь, и пошел сразу в дом. Войдя, он остановился, снимая теплую куртку, повернулся — и увидел, что Джоан сидит за столом и читает его письма. Генри громко вздохнул, она подняла глаза и побледнела. Некоторое время стояла гробовая тишина. Наконец Генри очень медленно и очень тихо спросил:

— Как у тебя оказались эти письма?

Джоан молчала. Она знала, что надо открыть рот и что-то ответить, но губы вдруг оказались очень сухими и слиплись друг с другом так, что их невозможно было разомкнуть.

— Джоан, — сказал Генри еще медленнее, — как они у тебя оказались?

— Я, — начала девочка, но у нее совершенно пропал голос, как будто она долго кричала на морозе, — я залезла в твою котомку.

— Зачем?

Она опустила глаза.

— Джоан! Зачем?

— Я хотела, — прошептала она, — я хотела найти своего дракончика.

Генри вздрогнул.

— Я хотела забрать его у тебя.

— И ты решила выкрасть его у меня? А раз не удалось украсть дракончика, то ты решила украсть письма?

Джоан замотала головой.

— Я хотела, чтобы ты решил, что он пропал, — начала она, запинаясь. — И тогда ты бы начал его искать, и искал бы, и тогда, я думала, ты понял бы… — она всхлипнула. — Я залезла в котомку, но там было полно этих дурацких писем, и я сначала просто вытащила их… А потом… Я подумала…

— Что ты подумала?

— Я подумала, что, может, если я посмотрю, что в них, я узнаю, почему тебя так долго не было, — шепнула она.

— И что? Ты узнала? — спросил он жестко.

Она подняла взгляд, и ее глаза вспыхнули.

— О, да! Я узнала! Много всего интересного! О тебе и о… ней, — последнее слово Джоан прошипела язвительно, с вызовом глядя на Генри.

На мгновение он замер. А потом шагнул к ней и с силой вырвал письма — Джоан покачнулась и упала на спину, ударившись спиной о книжную полку. Некоторое время она лежала, глядя на Генри широко раскрытыми глазами, а потом вскочила, отшвырнула стол в сторону, попав ему при этом по ноге, и выбежала за дверь.

Генри услышал, как Сагр окликнул ее на улице, потом раздались его шаги. Дверь распахнулась, и Сагр влетел в дом вместе с облаком морозного воздуха.

— Что случилось? Что, случилось, Генри?!

Генри молчал. Сагр выругался и выскочил обратно, громко хлопнув дверью.

Генри долго не двигался, глядя прямо перед собой. Потом он понял, что ему очень не удобно стоять, и с удивлением обнаружил, что стол так и продолжает лежать на его ноге. Генри поднял его и стал собирать с пола рассыпавшиеся письма, от которых все еще пахло духами баронессы.

Сагр и Джоан вернулись, когда уже совсем стемнело. Джоан прошла через весь дом прямо за свою занавеску. Сагр принес ей туда кружку отвара, потом вернулся к столу, собрал себе небольшой ужин, молча съел его и тоже пошел спать, так и не сказав Генри ни слова.

Наутро, за завтраком, к которому Джоан тоже не вышла, Генри решил положить всему этому конец.

— Надо уходить отсюда, пока все не замело, — бросил он нарочито небрежно.

Сагр молчал, глядя в свою миску. Генри повернулся в сторону занавески и услышал оттуда многообещающее шуршание. Занавеска отодвинулась, и Джоан подошла к ним. Генри вздрогнул, увидев ее лицо, но все же собрался с духом:

— Джоан, — начал он сухо, одновременно пытаясь загладить свою вину и совершенно не собираясь этого делать. — Прости меня за… вчерашнее.

Она молчала.

— Нам пора уезжать в Тэнгейл, — продолжил Генри слегка раздраженным тоном. Ему надоело их молчание.

Джоан смотрела на него в упор.

— Я никуда не поеду, — сказала она наконец монотонным, бесцветным голосом.

Генри поднял брови.

— Я никуда не поеду, — повторила Джоан куда-то в пустоту и снова скрылась за занавеской.

Генри посмотрел на Сагра, но тот продолжал молчать.

— Ну и отлично! — Генри швырнул ложку на стол. — Прекрасно! Тогда я уйду один.

Спустя несколько часов Генри вышел из дома, на прощание хлопнув дверью так, чтобы они точно знали, насколько он зол.

Прошел декабрь, и январь, и наступил февраль, и тоже закончился — потому что все в этом мире подходит к концу. Вернувшись в Тенгейл, Генри почувствовал, что не может находится с матерью под одной крышей, и начал кочевать из одного замка в другой, от одних друзей и знакомых к другим. В конце января он снова встретил Мэри Тойлер, и она обратилась к нему с такой нежностью и лаской, что на несколько недель Генри почувствовал себя совсем счастливым. И только спустя месяц он стал замечать, что каждое утро, просыпался ли он один, или в объятиях Мэри, он испытывает странное неприятное чувство. Чувство это имело слегка трупный душок, и через несколько дней Генри вспомнил, что точно так же чувствовал себя в детстве, когда в чем-то был виноват и не мог набраться смелости, чтобы показаться родителям на глаза.

Сначала Генри решил, что дело было в том, что он спит с замужней женщиной — при своей прелести это не совсем соответствовало общепринятым нормам морали. Но в конце февраля Мэри снова уехала к мужу, а чувство так и не прошло. На этот раз Генри не пробовал удержать баронессу — не только потому, что знал, насколько бесполезно пытаться, но и потому, что ему этого не очень и хотелось. Чувство вины, которое становилось все сильнее, стало проявляться не только по утрам, но и днем тоже, и от этого любые приятные переживания становились совсем не такими приятными. Кроме того, Генри с удивлением понял, что ему начинает надоедать общество Мэри. Общение с ней, за исключением общения в постели, начало казаться ему достаточно односторонним и скучным. Он перестал реагировать на ее игры в горячо-холодно, и Мэри стала все больше и больше к нему льнуть, что оказалось совсем не столь прекрасным, как он думал в начале их романа. Когда они наконец расстались, Генри почувствовал облегчение. Однако Мэри уехала, а чувство вины по прежнему не отпускало его, и стало понятно, что дело совсем не в ней.