Дин Лейпек - Это все придумали люди [СИ]

Я не мог свыкнуться с мыслью, что брат умер. Это слово требовало какого-то доказательства, определенных ритуальных действий. Я помнил, как умерла мамина бабушка, от которой нам досталась квартира, как потом, когда я уже стал взрослым, умер мой дедушка, мамин папа. Их смерть была осязаема, осознаваема. У нее имелись свои точные приметы, позволявшие хоть как-то ее понять и ощутить. Были похороны и поминки. Было мертвое тело, которое, как я четко ощутил на дедушкином отпевании, уже не было дедушкой, но при этом связывало дедушку тут и дедушку — там. Оно позволяло осознать нам, оставшимся здесь, все произошедшее.

Брат не умер. Он просто исчез. Кроме Алисиных слов, не осталось ничего, что помогало бы осознать его исчезновение. Его просто не существовало, и я не мог определить, чем это отличалось от того времени, когда он точно так же отсутствовал в нашей жизни. Была какая-то пустота. И еще — маленькое, но очень заметное для меня, человека языка, изменение. Прошедшее время. Я вдруг стал говорить про него «был».

Алиса общалась со мной с какой-то размеренной периодичностью. Как человек, ожидающий чего-то, постоянно поглядывает на часы, так и она, казалось, время от времени сверялась со мной. Выравнивала свою жизнь по каким-то одной ей заметным вехам.

В скором времени она устроилась на работу — пришла в бюро, которое принципиально набирало исключительно мужчин-архитекторов, и заявила им, что она именно тот человек, который им нужен. Они, разумеется, долго не соглашались, но Алиса уговорила их, что после окончания испытательного срока они всегда могут ее уволить. Два месяца прошло, а Алису никто увольнять не собирался.

Почти в тот же момент она съехала от родителей. Мотивировала это Алиса тем, что ее работа идет круглыми сутками, и в их квартире она не сможет нормально жить, никому не мешая, но мне казалось, что ей просто очень важно было побыть одной.

Она стала совсем по-другому одеваться. Я помнил, как она выглядела, когда мы только познакомились — стильно, но практично. Я помнил идеально сидящие дорогие костюмы, в которых видел ее три раза потом. Сейчас весь ее гардероб строился вокруг свитеров брата. Мода пришла ей на помощь — сейчас все девушки носили что-то весьма объемное и сползающее с плеч. Но, надо признать, настоящий мужской свитер с большим вырезом на стройной девушке — это совсем не то, что бесформенная акриловая кофта, сползающая с вешалки в сейловом углу. В этом был свой шик, чем-то сродни нашей старой квартире.

Она стала катастрофически похожей на брата. Так же двигалась, так же стояла, так же курила — теперь она тоже стала курить. Когда она улыбалась, это был тот же слегка насмешливый изгиб губ.

Дошло до того, что нас стали принимать за брата и сестру. Мы не отрицали.

Забавно, но теперь мне в голову не могла прийти мысль о каких бы то ни было романтических отношениях с ней. Как будто вдруг отключили источник питания — я перестал думать о ней, как о девушке. Я не сразу смог понять причину. И только осенью, когда мы вместе поехали на дачу, недавно купленную родителями Алисы, и я смотрел, как она стоит в резиновых сапогах у мангала и с безупречной точностью прикуривает сигарету от спички, я вдруг понял, что она просто живет за двоих. Она делала это спокойно, уверенно, с сосредоточенностью, свойственной всем ее поступкам в этой жизни. Даже в ее походке, безусловно вполне женственной, появилось что-то от него. Особенно это было заметно, когда она переходила улицу, неизменно убрав одну руку в карман, и очень гордым, исполненным достоинства движением поворачивала голову в сторону подъезжающих машин. Мне всегда казалось, что брат таким образом просто останавливал машины взглядом. А может, так оно и было на самом деле.

Она представляла собой их обоих. Это была абсолютно самодостаточная, цельная и замкнутая система. И в этом заключалась причина, по которой я больше не мог быть в нее влюблен.

На следующий год двадцатого марта в Москве стояла страшная жара. По-другому это нельзя было назвать — солнце палило вовсю, и люди ошарашенно косились на небо, неся в руках свои зимние пальто, куртки и даже дубленки. Два дня назад шел мокрый снег. Сегодня градусник в тени показывал плюс восемнадцать.

В такую погоду очень смешно смотреть на толпу в метро. Вот сидит бабушка, она в пальто с меховым воротником и теплом платке. Кажется, ей все-таки жарко. Рядом стоит парень в майке и шортах, и ему, возможно, еще несколько холодно в подземных переходах или с северной стороны высоких домов, где пока что лежат сугробы, но парень уже провозгласил лето, и ему теперь поздно отступать. И они едут рядом, чувствуя себя несколько неловко, потому что кто-то из них явно не прав, и не очень понятно, кто именно.

Я вернулся в тот день домой не поздно, с тем, чтобы несколько часов поработать в спокойной обстановке у себя в квартире. Формально я каждый день с десяти до семи должен был находиться в офисе, но мой начальник не хуже меня знал, что производительность на работе, где все шумят и нервничают, не очень велика.

Я наливал себе вторую чашку совершенно невкусного, холодного и старого чая, то есть именно такого, который пьешь, если, не отрываясь, сидишь за компьютером, и в этот момент раздался звонок в дверь. Я слегка удивился. Это не могла быть мама, потому что, во-первых, она никогда не приходила домой в это время, а во-вторых, сегодня вообще ночевала у моей бабушки, которой теперь все чаще нужна была ее помощь.

Я подошел к двери, ожидая какой-нибудь очередной бесплатный пылесос или набор ультратонких — или суперострых? — ножей, но порядка ради все-таки глянул в глазок. Немного подумал. Глянул еще раз. Потом еще один. Наконец я решил, что это просто шутки плохой дверной оптики, и открыл дверь.

Но он действительно стоял там. Высокий, собранный, элегантный, с легкой вечерней щетиной и внимательными темными глазами. Мой брат слегка наклонил голову и сказал:

— Добрый вечер.

Некоторое время я просто смотрел на него. Как мелкий рогатый скот мужского пола на свежевозведенную малую входную группу — так иногда говорила Алиса. Брат молчал, а на лице его были написаны лишь вежливая заинтересованность и терпеливое ожидание.

И тогда я не выдержал. Никогда в жизни я никого не бил с целью что-нибудь ему сломать, но это все было уже слишком. Все мое детство он изводил нашу мать своими долгими исчезновениями. Он увел у меня мою любимую девушку. Он бросил потом эту девушку, бросил ее на меня, и я вынужден был несколько лет подряд жить с ощущением, что я — это не он. Потом он вернулся, и только для того, чтобы через пару месяцев умереть. И вот теперь он стоит и как ни в чем не бывало говорит мне «добрый вечер».