Светлана Жуковского - Дети разбитого зеркала. На восток

Из проёма люка ещё раздавались голоса и звуки возни вокруг тайного хода, ведущего в странное переплетение подземных пустот, поверх которых когда-то был выстроен город.

Наверху всё заметнее и сильнее ощущался запах дыма.

Сын строителя башни занял одну из восточных бойниц, оставленную дозорным.

Сет молился о том, чтобы сделать правильный выбор.

Неразборчиво выкрикнул что-то Тони, заметив новое передвижение всадников.

Фран подняла лук.

Винный дух отлетал, и голова неотвратимо трезвела. Впрочем, для того, чтобы замутить воду, не думать о том, о чём совсем не следовало думать, у неё было ещё два безотказных средства. Ненависть. И любовь. Причём первое нераздельно следовало за вторым: стоило Фран только вспомнить о мёртвых руках Учителя, остывающих на её волосах — в душе поднималась такая буря, такое смятение чувств, что у незваного пришельца не оставалось никакой возможности выведать её маленький секрет. Ей и самой было не до него — волшебные линзы её ума приходили в движение и собирали луч небывалой разрушительной силы, в котором ярко сверкала только одна фигура. Юный лев, златогривый царь пустыни.

Тот, что сейчас был у неё на прицеле.

Всё так пугающе похоже — и непохоже — на то видение в монастыре. Как репетиция, как черновой набросок. Только теперь Фран точно известно, почему она ненавидит Роксахора. И за её спиной нет Принца. Когда-нибудь, встретив его наяву, Фран узнает о любви что-то ещё, очень важное. Тот первый урок она усвоила. Но вот что интересно: если благоговейное почтение и бесконечная сердечная признательность старому еретику превращают её в одержимое убийством орудие, что будет, когда она встретит свою настоящую страсть? Или не страстью измеряется подлинность любви? Обычно Фран гнала от себя подобные мысли, — они порождали в душе хаос и раздор, и вместе с ними приходила сила — неуправляемая, неистовая — и весьма сомнительно, что благая. Но сейчас…

Самое время подумать о любви, да. Ощущения говорили Фран, что пожелай она прислушаться к нечаянному гостю, её представления об этом предмете никогда не будут прежними. И в этом, вероятно, Энтреа более искушён. Но нет — пусть это и жизненно важный вопрос, отвратительно думать о том, чтоб иметь хоть какое-то дело с насильником в собственной голове. Может, он ей и брат — но не товарищ. И даже уже не важно, кто из них Змей — Роксахор заплатит свой долг — и весь Восток вздохнёт свободно.

С удивлением и страхом Фран заметила, что ненависть стёрла в её сознании границу, где заканчивалась её воля — и начиналось что-то ещё. Но это «что-то» не чинило ей препятствий. Напротив, головокружительный арсенал сверхчеловеческих возможностей с готовностью открылся её внутреннему взору. И не требовалось время для того, чтобы освоить эти силы. Всё происходило само. Волшебное зрение приблизило образ врага. Варварский лук всем своим искусно собранным из частей животной плоти естеством словно вспоминал уверенные движения прежнего владельца и согласовывал с ними её неловкие пальцы. И в её власти было подстегнуть возможности оружия, пустить стрелу с такой силой, так далеко и точно, что и не снилось лучникам Пустыни. Против света, против законов природы. Отправить железную птицу прямо во влажное и горячее гнездо из мяса было так же легко, как коснуться рукой шероховатого камня стены — и намного, намного желанней. Оставалось дождаться, высмотреть брешь в доспешной защите, чтобы ударить сразу и наверняка — насмерть, наповал.

Фран вдруг вспомнила, как разбирала в монастыре записи Роксахора на полях и закладках книг. Он ведь тогда нравился ей. И Учителю — нравился тоже. Как мог он так ошибиться?

Сет напряжённо, со всё возрастающей интенсивностью, думал. Кровь будоражила готовность действовать, ввязаться в бой. Какие-то мгновения отделяли от выбора, от решения, которое определит судьбы тысяч и тысяч людей — а он всё ещё не находил надёжных ориентиров. Мера ответственности могла обескуражить любого. Но сильной стороной еретика была способность глубокой сосредоточенности на выбранном деле. Ум, приученный к строгой дисциплине, распознавал и отсеивал помехи. А ещё пристально вглядывался в пестроту ощущений в поисках системы и порядка. В поисках знака.

Человека легко заморочить, легко обмануть. Но в простых вещах и событиях мироздание всегда готово открыть нам истину — и порой повторяет намёки снова и снова.

Внезапно Сет заметил, что одно неосознанное впечатление отвлекает и раздражает его. Еретику не понравились слова одноглазого бородача, объединившего его и Фран, приписавшего им некую общность — и даже не из-за бесцеремонно додуманного характера этой общности. Самое неприятное — бородач был не первым. Капля за каплей падали в одну точку, требуя прислушаться наконец, обратить на что-то внимание.

Что, если правы все трое — одноглазый, призрак воронёнка, музыкант, — и Сет со змеёнышем действительно в чём-то похожи? Что может быть у них общего? Ещё недавно Сет не смог бы ответить на этот вопрос. Но сейчас, если допустить истинность свидетельства музыканта — а искренность ещё не гарантия истинности, но говорит, несомненно, в пользу, — то ответ до странности очевиден.

Сет ни на миг не поверил, когда услышал о том, что Фран любила старика. Но если сделать усилие и принять это утверждение за чистую, хоть и абсурдную правду, вся пирамида умозаключений незамедлительно обрушится — и потребуется возводить её заново.

Возможно, Фран и впрямь неповинна в смерти Учителя. Это не значит, что ей не придётся быть Змеем, — но говорит о том, что объявиться в башне она могла, ведомая не одним лишь адским промыслом, но и понятными человеческими чувствами. Каким-то невообразимым чудом старому еретику удалось достучаться до сердца, предназначенного носить в себе только тьму.

Что за силой владел Отец Великой Ереси, что за власть имел над людьми?

Он мёртв, но преданность его учеников навсегда останется с ними, свяжет вместе незримыми узами. Неужели исчадие мрака способно на некое подобие личной преданности ушедшему святому?

Что же творится в её голове?

Сет догадывался, что с момента, когда он заглядывал в сознание Фран, всё должно было сильно измениться. Не без его вмешательства. Но не только — вся расстановка сил решительно преобразилась. Всё указывало на то, что действия девушки не произвольны, а точно рассчитаны направлявшей её чужеродной призрачной сущностью, — вероятно, извергнутой той чёрной потусторонней бездной, которую еретику удалось распознать, но не пришлось запечатать. И всё же, там было что-то ещё. Вроде последней не сдавшейся башни в захваченном городе. То, что молило о помощи из глубины неспокойного разноцветного взгляда. То, что чтило память Учителя.