Александр Змушко - Под ногами троллей

Келлар помолчал.

— Такова история Яджуидара.

Свеча, догорев, с шипением погасла.

Аррен осталась в кромешной тьме.

Привкус страшной чёрной истории всё ещё горел у Аррен на губах; закат догорал далеко за пустыней, а сон никак не шёл. Она заглянула к Фейне — пятой жене Келлара. Тот сидел у её изголовья, но, увидев Аррен, кивнул и вышел.

Аррен неловко присела на колченогий стул.

Негритянка была укрыта тонким покрывалом; на её голове была смоченная водой тряпица, глаза закрыты. Губы её по-страшному растрескались, дышала она с сипом, едва выталкивая воздух из себя.

— Зачем ты сделала это? — сказала Аррен.

Вопрос просто вырвался из неё, непрошенный — так, как зверь вырывается из клетки.

— Ведь должно быть, было больно?

Веки Фейны затрепетали; она открыла глаза и посмотрела на девочку.

И тут — уж Аррен никак этого не ожидала — ведьма рассмеялась.

— Разве же это боль? — шепнула она.

— Я думаю, да, — судорожно вздохнула Аррен.

Фейна покачала головой.

— Девочка моя, эта боль, как и все царства земные, как все надежды и устремления людские, как сама жизнь — пройдёт.

— Ты не хотела причинить ему зло? — Аррен коснулась её руки — сухой, горячей, будто она держала твердый огонь.

Фейна чуть нахмурилась; её черты исказились.

— Он… он… — наконец, сказала она, — он как ребёнок, играющий с огнём. На нём лежит благословение Льва, но даже милосердие Льва не бесконечно. Келлар слишком добр и чересчур наивен, а наша жизнь — она полна боли и несчастий.

— Он не хотел, чтобы ты убила тех людей, за дверью, — сказала Аррен.

Фейна отвернулась.

— Рано или поздно они всё равно умрут. Мы все умрём. Все, кроме Келлара. Ему я не позволю умереть — лучше умру сама.

— Неужто он дороже тебе всего-всего в этой жизни? — прошептала Аррен.

Ведьма лишь грустно посмотрела на неё.

— Девочка моя! Он и есть вся моя жизнь — без него я давно мертва.

И вот снова наступила ночь — её третья ночь в Тартааше.

Джаншах, Рамда, чернокожая колдунья, жена Келлара — всё это причудливо перемешалось у неё в голове. Аррен не спалось. Неожиданно она услышала лёгкий стук; девочка натянула одеяло до подбородка (а впрочем, она всё равно спала в пижаме) и отозвалась:

— Кто там?

— Это я, Пьерш, — невнятно, через полотно двери, донеслось. — Можно я войду?

Она зябко поджала пальчики на ногах:

— Входи.

Пьерш приотворил и двери и тут же плотно прикрыл их; в руках он держал толстую свечу. Свеча была из свиного сала и здорово чадила; тень Пьерша казалась длинной, словно бесконечной — она протянулась через комнату и стену.

— Привет, — неловко ляпнул матрос. — Да я так, на минуточку. Можно посижу?

Она сконфуженно кивнула, всё ещё не особо понимая, чего он от неё хочет.

Пьерш вздохнул, присел на краешек кровати — она подтянула к себе коленками ноги — поставил свечу на столик, потёр руки, будто они у него замёрзли, и сказал:

— Ар, ну расскажи, хоть как ты вообще? Боргольд рассказал мне всю историю. Ну, насчёт Къертара. Да я и сам его малёк помню — вихрастый, непоседа, а как на что взглянёт — будто насквозь видит, и лицо такое сосредоточенное, и губами шевелит. Всё, что не узнает — враз запоминал! И всё у него прям ладилось — никогда такого не видал.

Пьерш некуртуазно шмыгнул носом и утёр его рукавом:

— Тут вишь, какие дела закрутились, однако я вдруг подумал, что тебе, небось тоже не легче…

Аррен обхватила руками колени; она смотрела в стену — и не видела её.

— Пьерш, — наконец, тихо сказала она. — А ты и прямь хочешь знать, как мне вообще?

— Конечно, — вскинул голову он, его кадык заходил ходуном.

Аррен вздохнула — но как-то неуверенно, будто её грудь заключили в клетку.

— Жизнь без Къера, — сказала она, и голос её прозвучал в ночной тишине скорее намёком, нежели словами. — Я не смогу тебе объяснить, Пьерш. Ты не поймёшь.

— Ну ты попробуй, — отозвался он.

— Хорошо.

Она раскачивалась, и её тень раскачивалась вместе с ней.

— Это вроде как пытаешься дышать, а каждый вдох — словно глоток из лезвий. А потом будто стало полегче, тише — но не потому, что боль ушла, нет — просто я к ней притерпелась.

Аррен посмотрела на Пьерша глубоко запавшими глазами:

— А потом вдруг вспомнится — и обожжёт, будто кожу изнутри обдерёт. А ещё вроде бы, знаешь, как сделал страшное: и надо бы жить, да не можется, и жизнь эта в горле комом стоит. Застревает…

Пьерш, казалось, превратился в статую — так неподвижно смотрел на неё.

А Аррен долго, долго смотрела на него.

— С вами мне хорошо, тепло, — наконец, сказала она. Будто тёплым ветерком обдувает. Только знаешь, не моё это, словно заёмное — всё время в дар, в долг я живу…

— Ты это, ерунды-то не говори, — буркнул Пьерш.

— Да нет, — отозвалась Аррен. — Поверь мне, так оно и есть.

А юноша вдруг потянулся и коснулся её щеки, ни с того, ни с сего.

— Знаешь что, Ар, — неожиданно сказал Пьерш. — По-моему, ты навыдумывала себе, а на деле-то ничего такого и нет. Ежели и есть твоя вина в смерти Къера, то небольшая; а что дурные языки говорят — ну… за то они ответят в Царстве Льва.

Аррен вдруг стало спокойно-спокойно, и обжигающе больно: она повернулась и зарыдала, уткнувшись лицом в подушку.

— Ну, ты того, — покаянно сказал Пьерш, — не реви в подушку, перо промокнет. Я пойду.

На миг он задержался, помялся у кровати, будто хотел её погладить, да так и не решился; наконец, вдохнул и отворил дверь. Скрипнули петли, застонали ступеньки. А затем дверь захлопнулась и оставила Аррен один на один с ночью. На какое-то мгновение на неё вновь навалился ужас содеянного; а затем вдруг с востока, со стороны моря, подул ветер — и на неё снизошло спокойствие.

— Это никогда не исцелится, — прошептала она.

Но эта мысль почему-то её не испугала: пока здесь, внутри, жгло, пока дёргало и мучило, словно огромная заноза, пока здесь, чуть повыше живота, тянуло и болело — она не забудет Къера. Но миг он даже будто привиделся ей — со своей всегдашней грустной, кривоватой и понимающей улыбкой. Это был не сон и не явь — может, воспоминание?

Она плакала и плакала; ну и пусть перо промокает, пусть! Слёзы жгли, но будто бы исцеляли; какой-то необыкновенно мягкий, похожий на перину покой окутал её, и она уснула.

А утро было великолепно!

Небо было таким ясным, что казалось глазурованным; ни единого пёрышка облаков не было на нём. На блистательной глади бухты можно было рассмотреть белые платки парусов; желтоватые, обрывистые горы словно втиснулись в небо, опасаясь, как бы кто-то не занял их место.

Аррен проснулась. И долгое время пребывала в том удивительном, волшебном состоянии между мечтой и явью, когда не знаешь — ты уже проснулся или тебе всё это чудится? Наконец, стук и голоса внизу убедили её в том, что она уже не в мире грёз. Она с наслаждением потянулась. Ветерок залетал из приоткрытых ставен; узорные, солнечные пятна лежали на покрывале. Вставать не хотелось просто ужасно.