Александр Змушко - Под ногами троллей

И вот, наконец, город закончился.

Поначалу ещё встречались туи, сикоморы и тамаринды; они росли рощицами, словно кумушки, что собрались обсудить сплетни. А потом они исчезли; зелень окончательно уступила место пустыне. Земля растрескалась, словно кожа у нищего бродяги, коротающего дни и ночи под слепящим южным солнцем; и даже чахлая трава встречалась всё реже. Трещины на лице смазывают маслом, а трещине в земле — дождём; но скупой была на дожди земля Тартааша.

А затем и впрямь начались пески.

Дорога, виляющая меж холмами, исчезла; потянулись невысокие, заросшие колючками барханы. Песок был хрустким, слежавшимся, проламывающимся под ногами. А потом стал рассыпчатым, как хорошая мука — ноги вязли в нём едва ли не по колено.

Сималь сидела на краю обтянутого шёлком ложа, и раскачивалась, как старуха Мезеш — девушка не раз и не два видела, как дряхлая, безумная карга, отжившая свой век, с кожей, растрескавшейся, как сливы под солнцем, легонько покачивалась, туда-сюда, что бы она не делала. А теперь самой Сималь хотелось качаться — и это было страшней всего.

Конечно, есть в Тартааше девчонки, что охотно поменялись бы с ней, приняли её участь — почётно попасть в гарем эмира, почётно, но вот почётно ли попасть в гарем Джаншаха? Эмир был известен своей капризностью и жестокостью: захочет, прирежет, захочет — обесчестит и на улицу выкинет. Кому она будет нужна — испорченная, осквернённая, отвергнутая?

Нет, ни одна девица в здравом уме не возжелала бы ласки Джаншаха.

Мерное движение заменяло потребность думать. Взад-вперёд, взад-вперёд, и страшные, чёрные Врата Поступка, что маячат перед ней, будто отодвинулись, утонули в туманной зыби. Голову ужасно ломило, словно её кто-то сжал, пытаясь раздавить. Боль расползалась жадной, ядовитой змеёй от виска к затылку, плеснула огня в глаза, постреливала в ухо. Неужто выхода совсем, совсем у неё нет?

— Я не хочу, — шептала Сималь, — не хочу. Лучше я убью себя.

На миг она и впрямь представила, как это будет: соорудить петлю из ткани, захлестнуть… за что её зацепить? А впрочем, вот — за светильники на потолке. Как только фантазия стала осуществимой — она приблизилась, стала страшной. Если вешаться — то надо быстро, резко, чтобы хрустнула, сломалась шея, иначе долго будет висеть, мучиться… Язык вывалится, ты попытаешься снять петлю — но не сможешь… Теперь Сималь смотрела на светильники, не могла отвести взгляд.

А ещё говорят, что повешенные непременно обгаживаются.

Сималь передёрнуло.

«Тогда нож», — подумала она.

Ножа у неё не было — но ведь можно попросить его, например, чистить персики.

Холодное, острое лезвие входит в грудь. Направить его правильно — между ребрами. Напротив того самого горячего, что вздымается, колотится и захлёбывается в груди.

И вновь картинка была до ужаса, болезненно яркой: вот, она приставила лезвие, колеблется… Чтобы не передумать, резко вгоняет в грудь. Оно идёт плохо, туго — куда больнее, чем ей казалось. И тут, в последний миг, когда уже ничего не изменить, к ней приходит ужасное, звериное, отчаянное желание жить. И она лежит в луже тёмной крови, и умирает — и последняя её мысль: «какая дура!»

Вдруг ей показалось, что её голова лопнет — и ей совсем не придется ничего решать.

И тогда ей явился Он.

Это походило на видение: когда человек находится на грани жизни и смерти, его часто посещают безумные мысли, странные образы, поразительные по своей смелости мечты — и самые глупые надежды.

Её надежда была в облике Льва.

Лев был огромным и золотым, и он него исходило мягкое сияние, которое смягчило и растворило её боль.

— Не стоит совершать непоправимое, дитя, — сказал Он.

Сималь свернулась клубочком на постели и разрыдалась.

Аррен впервые ехала на лошади так долго (в Келардене на них только изредка катались), что натёрла себе такие места, о которых в приличном обществе даже не говорят. Воины эмира ждали их у холма Смерти. Они сидели на песке, на стёганных покрывалах, или стояли, держа лошадей в поводу. Лошади были навьючены, но поклажа была лёгкой — до Яджуидара было недалеко. Южане были одеты в мелконаборные кольчуги, скрытые под джуббами или плащами; на головах были шлемы, внизу обмотанные тюрбанами. Лица были повязаны платками, оставляя лишь яркие, неспокойные глаза — подобные платки необходимы, чтобы не вдыхать мелкую, рассеянную в воздухе пыль.

Джаншах, одетый бедно и неприглядно, легко вскочил на коня и хлестнул его плёткой:

— Вперёд, — только и сказал он.

Ехали до Яджуидара долго.

Ещё нет-нет, да и встречались деревья — настоящие одряхлевшие чудовища — сухая, растрескавшаяся кора, раскинутые скелеты ветвей, вспучившие, разломавшие корку песка узловатые корни.

А потом и впрямь началась пустыня.

Песок, песок, снова волны песка.

Вначале сидели на лошадях, а затем вели их в поводу; солнце окончательно утонуло в абрикосово-кровяном мареве за скалистыми отрогами.

Горы, сколько они не шли, не казались ближе; только выросли вверх, закрывая собой половину меркнущего небосвода. Море было видно едва-едва — ослепляющей полоской; зато скалы придвинулись, нависли. Ветер завывал в ущельях, сметал песок с барханов.

Смерклось; в городе позади зажигали огни. Аррен вдруг подумала, что едва различает своих спутников — они тонули в темноте, как картошка в супе. Темнело тут куда быстрее, чем на Островах. Не успеешь оглянуться — и вот: барханы тянуться смутными тенями, и всё становится неправдоподобным, нереальным; а ещё стало страшно — будто чудища прячутся за каждым холмом, идут у тебя за спиной, а ты их не видишь.

— Но что же едят люди Тартааша? — чуть ли не шёпотом спросила Аррен у Пьерша. — Здесь же один сплошной песок, как в часах — или на берегу реки. Где же квадраты полей, огороды, посеянный лён, рожь или ячмень?

— Город живёт торговлей, — ответил ей моряк. — Впрочем, и впрямь, расположение у него необычное. Отсюда, — он взмахнул рукой, — и вплоть до Солёных Гор, лежит пустыня. В ней есть места, где вода проступает из песка — оазисы. Ты только представь себе: посреди барханов — озерцо и рощица пальм!

Пьерш смахнул пот со лба: хотя солнце село, дневная жара до конца ещё не спала — накопленный жар отдавали скалы, камни, мёртвые пески.

— Ну вот, — продолжил он. — Через них идут караванные пути. В оазисах стоят форты; их держат в руках местные князьки, которые платят дань шаху, «царю городов» — дяде нашего приятеля Джаншаха. А там, за пустыней, и лежат плодородные земли. Крестьяне и рабы распахивают землю и собирают урожай; а потом волы, ослы, мулы, лошади и верблюды несут зерно, фрукты, изюм, вяленое мясо и мёд в Тартааш.