Александр Змушко - Под ногами троллей

— Довольно, — сказал он. — Довольно, шелудивый пёс. Это я, Бешрам, слуга твоего дяди, узнаешь меня?

Джаншах зарычал и спустился вниз: казалось, голос вернулся к нему.

— Ты, сын собаки и внук осла! — рявкнул он. — Что ты делаешь в моём отряде, и где Рамшар?

Бешрам сплюнул в пыль.

— Рамшар кормит стервятников за холмом Сикоморы; впрочем, ты разделишь его судьбу. Все твои приспешники — северные недоноски могут идти куда хотят. Впрочем, будь на то моя воля, я скормил бы их шакалам.

— Ты угрожаешь мне? — рассмеялся Джаншах. — Мне? Когда у меня — двадцать людей, а у тебя — песок за спиной?

— Самовлюблённый дурак! Спесивый осёл! — фыркнул Бешрам. — Половина людей в отряде — моя! Я купил их, как ты покупаешь на рынке изюм! Кого-то привели ко мне деньги, кого-то — прекрасные наложницы, а кто-то — получит свой дом на улице Тиамат! Великий Кобад Хан давно подозревал, что ты замыслишь нечто подобное. Только такой ишак, как ты, не смог бы догадаться, что шах следит за каждым твоим шагом.

Джаншах посерел, казалось, ему не хватает воздуха.

Клинок в его руке задрожал.

— И что же меня ждёт? — угрюмо спросил он.

— С твоей спины сдерут кожу и посыплют солью, — угрюмо скривился Бешрам. — Запустят в твой живот голодных крыс, а затем зальют в глотку кипящий свинец. И двумя крысами в Тартааше станет меньше.

Джаншах облизнул губы; его скула подёргивалась.

— Половина моих людей — твоя, — прошептал он. — Но лишь половина!

Он раскачивался на носках сапог, словно в полузабытьи.

А затем внезапно вскрикнул:

— Сразись со мной, Бешрам! Сразись, как мужчина с мужчиной! И тот, кто победит, — по его лицу пробежала судорога, — тот и поведёт людей дальше!

Его голос упал до мрачного шёпота, а глаза сузились:

— Ибо, если победу одержу я, у Города появится новый владыка.

Бешрам облизнул губы и шумно выдохнул, удивительно похожий в этот момент на разъярённого быка.

— Да будет так, сын шлюхи, — взревел он. — Я прирежу тебя, как поросёнка, прямо на этих камнях.

То, что было дальше, было красиво и страшно одновременно — Аррен не могла отвести глаза. Двое тартаашцев, сжима я в руках клинки — высокий, стройный Джаншах узкую саблю; тяжёлый, грузный Бешрам — кривой ятаган — кружили друг вокруг друга, словно волки. Каждый надеялся поставить противника напротив солнца; ослепить его и поразить. Но оба были опытны для того.

Вот скрестились клинки — пока что осторожно, нежно, почти ласково. А вот — с яростной, страстной силой, высекая искры. Оба противника рычали, сипели и «хакали»; песок фонтанчиками вздымался у них ног.

А затем — всё произошло быстро, страшно, кроваво — и совсем не так, как в песнях .

Бешрам покачнулся на ступени; Джаншах с торжествующим, каким-то нутряным вскриком ринулся к нему; слуга шаха отшвырнул в сторону ятаган и вонзил в пах изменника длинный кинжал. Кольчуга оказалась слишком короткой; вскрик Джаншаха перешёл в вой, и в этот миг — самое страшное — он не попытался зажать рану, ударить саблей, убежать, спастись — нет. Он вдруг облапил противника своими руками, потянулся к горлу, и впился в него зубами.

Бешрам захрипел.

Она покатились по ступеням, пачкая их в крови; у самых ног собравшихся они распростерлись в пыли. Бешрам сучил ногами, зажимая рану рукой; но всё тщетно — спустя мгновение его руки бессильно заскребли по плитам. Джаншах же, словно призрак, поднялся — кровь хлестала по его ногам, и снова рухнул на красный камень. И тогда он пополз — то на четвереньках, то ужом — поскуливая, как подыхающий пёс, по чёрным ступеням наверх. За ним тянулся густой кровавый след.

Наконец, он добрался до верхней ступени, и затих.

Его голова легла на камень, как на мягчайшую из подушек.

И тогда началось.

Харат встал между храмом и остальными.

— Назад, — шепнул он одними губами, — назад.

Над телом эмира сгустились тени.

Аррен показалось, словно зыбкие, не вполне подлинные существа выглядывают в раскалённом воздухе пустыни — выглядывают из некоего иного мира. Вот мелькнула прозрачная, как вода, рука; а вот лица — но лица страшные, словно гротескные маски карнавала — искажённые жадностью и похотью.

Вдруг резко похолодало, будто на них дохнуло ветром с покрытых снегом гор; едва слышный, но яростный вой донёсся со ступеней храма. Тени сгустились; теперь над телом эмира словно клубилось дьявольское, нечистое варево. Аррен почудился хохот и тихий шёпот — холодными змеями ей втекало в уши такое, чего она предпочла бы никогда не слышать. Это было не то ощущение гнетущей силы, что раньше; о нет. Здесь была сладостная гниль разложения, трупная мерзость падали.

Вязкие, смоляные тени просачивались в тело Джаншаха; так нечистоты стекают вниз по канавам; и вот его глаза открылись.

Но его глаза уже не были глазами человека; в них горели странные, фиолетовые огни. Он поднялся рывком, словно тряпичная кукла. Аррен на миг даже показалось, будто стоит он не сам — будто его держали за шкирку те, густые чёрные тени…

— Шшшш… — странное, змеиное шипение сорвалось с губ эмира.

Возможно, он пытался что-то сказать — но это не было человеческой речью. На скулах его заиграли желваки, и вдруг он выскалился — дико, радостно, как зверь, и засмеялся. Ничего человеческого в этом смехе не было.

А затем стало происходить нечто ещё более страшное.

Тело эмира стало усыхать, оно стало жёлтым, точно пергаментная бумага, а потом покрылось расползающимися, сизоватыми трупными пятнами. Кожа на щеках впала, губы обтянули белые зубы, волосы клочьями опадали на плечи. И только глаза оставались жутко, неправдоподобно живыми — громадные белёсые яблоки в глубоко запавших глазницах.

Джаншах завыл — завыл, как умирающее животное, крутанулся на месте и протянул руку — к одному из своих солдат. Тот подпрыгнул, как ужаленный — и, быстрее, чем кто-либо успел понять что произошло, упал. Взгляд Аррен невольно обратился к воину — и она в ужасе отшатнулась: он умирал. Умирал страшно, покрываясь язвами, загнивая, разлагаясь на глазах.

А эмир напротив, воспрял — на его щеках появился румянец, кожа на миг разгладилась и посветлела. А лишь на крохотное мгновение — а затем всё вновь вернулось на круги своя. Наряд болтался на эмире, как на вешалке; он стал похожим на живой скелет, обтянутый мумифицировавшейся кожей.

Аррен навсегда запомнила его глаза — полные невыразимой боли и страдания.

Он посмотрел прямо на неё и шепнул:

— Убейте меня.

А затем указал пальцем на келарденку.

И тогда между ней и живым трупом встал Харат.

Никто не заметил, как он это сделал — он словно всегда стоял там.

Харат протянул открытую руку и легонько коснулся ею чего-то невидимого — будто толкнул воздух.