Александр Змушко - Под ногами троллей

Аррен долго молчала.

— Так вот почему ты не пользуешься магией, — наконец, сказала она. — Я поняла. Но скажи мне, ты видишь судьбы людей на много веков вперёд и цветы под песком — неужто это не прекрасно?

Харат долго смотрел в пустынное небо.

— Быть может, это чудесно, — сказал он. — Но я всё чаще думаю об одном. Неужто нежданный дар — такой, как родник в пустыне или цветок в саду — не желаннее того, о коем ты давно знал? Знать обо всём — печальнейшая юдоль на свете. Тот, кому открыты пути судьбы, лишён нечаянной радости; тот, кто овладел волшебством, навеки утратил веру в чудеса.

— Но что же мне делать? — воскликнула она со слезами на глазах. — Как мне жить? Чего же Лев ожидает от меня?

На этот раз дольше всего молчал Харат; но наконец, он ответил.

— Дитя моё, — наконец сказал он. — Ты мечтала о магии, ибо надеялась стать сильной, дабы мир никогда более не смог причинить тебе боль. Но вместе с болью приходит и радость, а вместе с горем подлинное веселье. Кто знал бы цену настоящему счастью, если бы до этого не постиг горечь утраты?

Он покачал головой.

— Представь себе день, бесконечный день — без ночи, без сиреневых сумерек, без восходов и закатов. Ты хочешь захлопнуть перед миром двери, чтобы через них не прошли враги; но ты ведь закроешь их и для друзей. Тоскливо и горько тебе будет в своём могущественном одиночестве, дитя моё.

Аррен утерла слезы.

— И как же мне поступить?

Харат повернулся и смотрел на пустыню.

Рассвет бросил медвяно-нежные краски на его лицо и одежды.

— Просто живи, — сказал он. — Позволь окунуться себе в этот мир, словно в море. Позволь и ему проникнуть в тебя. Познай радость и горе, боль и слёзы счастья. Просто живи. Я думаю, именно этого хочет Лев от тебя.

Аррен всхлипнула:

— Я так и сделаю.

И в изумлении увидела, как Харат низко склонился перед ней.

— Надеюсь, ты сможешь этого достичь, дитя. Ибо я не смог.

Спустя мгновение он выпрямился и обернулся к стоящим позади солдатам.

— Вы слышали повеление своего господина, о мальчике и его сестре? — мягко сказал он. — Доколе он поставлен над вами, вам следует выполнять его.

Сказать по правде, блистательный эмир Джаншах уже ни над кем не был поставлен; но воины в ужасе покосились на труп господина, на трещины в стене и низко поклонились магу.

— Вижу, слова мои дошли до ваших ушей, — улыбнулся он. — Ныне же нам следует покинуть это место, ибо слуги Того, Кто Дремлет, притаились, но сам он ещё грезит в развалинах.

Ни одной просьбы воины Тартааша не выполнили бы с такой радостью, как эта.

И вправду сказать — вдруг голодному царю демонов, что почивает на горах костей и пепла в черном храме древнего города, будет мало крови блистательного эмира? Тем более его кровь порченная, греховная и не вкусная?

Лучше убраться от греха подальше — и как можно скорее!

И они отправились назад — мимо жутких поваленных колонн, увенчанных скалящимися ликами демонов, мимо пилонов, барельефов и вычурной резьбы, отражавшей дух создателей этого давящего, жутковатого города. Гнетущая атмосфера окутывала развалины. Казалось, духи и призраки, блуждающие среди колонн, следят за ними.

А затем началась пустыня, и Яджуидар остался позади.

У самого края песков их поджидали.

Это был невысокий человечек с куцей, словно козлиной бородкой; он бросился под копыта лошадей, так что его едва не затоптали. Отдышавшись, он ухватился за стремя Келлара.

— Ни шагу далее, — прошипел он. — Вы должны идти за мной.

— Кто ты такой? — спросил Келлар.

— Меня зовут Хакхамани, — ответил старик. — Вас ожидает Повелитель Городов.

Фошвард положил руку на саблю, однако старьёвщик поймал его взгляд и покачал головой. И они пошли — вернее, поехали, ибо пески закончились, и кони вполне могли нести всадников — через загаженные помётом дворы, мимо пыльных туй и чинар, по мягкой траве, что рвалась из земли к солнцу. У стен, на стёганных одеялах сидели то ли нищие, то ли просто бездельники — в синих ватных халатах, изодранных до степени узорчатости, они ели самсу, курили потрескавшиеся трубки и пили воду из тыквенных сосудов.

Кипарисы, кедры, пальмы шли сплошной чередой; вот кварталы стали побогаче, появились каналы, деревья простёрли над ними свои ветви, и небо казалось мозаикой из синего, зелёного и золотого. Порой прохожие пахли благовониями; и всё же, окраинам Тартааша было ещё далеко до сказочного великолепия порта и улиц, что вели к дворцу.

Наконец, их проводник остановился.

Домик был совсем небольшой; он прятался между чайханой и лачугой, где дубили кожу. Его окружала глинобитная стена — невысокая, но ней причудливой росписью расползлись трещины. Во дворе росла старая шелковица — просто огромная, её кора рассохлась, а пыльный дворик внутри густо-густо усеивали раздавленные ягоды. И аромат стоял такой приятный, кисло-сладкий.

Помимо шелковицы, в дворике росло несколько вишенок и кустиков айвы; низенькая скамейка, да виноград, оплетающий столбы и ветхий навес — вот и всё. Виноград превращал синюю эмаль неба в калейдоскоп; солнце начертало прихотливую роспись золотом в пыли. Под тугими, растопыренными листьями винограда, покрытыми выпуклыми жилками, надсадно, натужно гудели здоровенные, сине-золотистые и зелёные мухи.

Хакхамани провёл их к покосившейся двери. Достал из кармана фигурный, громадный ключ и вставил в замочную скважину; дверь смиренно заскрипела, открываясь. Внутри оказалась уютненькая комната: ковры лежали на полу и висели на стенах. Окна были занавешены гардинами; единственный лучик света пробивался меж ними, воспламеняя пылинки и выбивая яростные искры солнца из ручки стоящего на полу кувшина.

Внутрь вошли Келлар, Фошвард, Жувр, Аррен и Харат; прочие остались во дворе.

— Нужно подождать, — сказал Хакхамани.

Он уселся прямо на пол, налил всем немного пунцово-красного, гранатового сока из кувшина, в пиалы. Подвинул ближе к Аррен блюдо с чёрным (по цвету, почти как маслины), виноградом, и другое — с какими- то невиданными сладостями, посыпанными мукой. Аррен опасливо откусила кусочек: он буквально таял во рту, оставляя странный привкус мёда и перца.

Наконец, дверь открылась, и в неё вошло два человека — Аррен таких никогда не видела. На них были двойные кольчуги (это когда под одним слоем колец есть ещё один), широкие пояса, лица их были сплошь покрыты шрамами, словно их кромсали ножом. Бороды не были завиты в косички или вообще как-то уложены; они торчали торчком. У одного был перебит нос; у второго не было уха.

Они окинули комнату тяжёлыми, угрюмыми взглядами и встали по обе стороны от двери. Но даже они не привлекали столько внимания, сколько тот, что зашёл за ними следом.