Александр Змушко - Под ногами троллей

Кудесник, улыбнувшись, посмотрел на неё.

— Нет, чудовища из города не имели ничего общего с демонами песков, — наконец, помолчав, ответил он. — А сущность из дома — и вовсе не имеет ничего общего с этим Миром. Но это долгий и тёмный рассказ, дитя. На что он тебе?

Но Аррен шепнула:

— Я хочу знать.

— Ну что, ж, — вздохнул Харат. — Тогда слушай. Есть пустота, что лежит между звёздами — там, далеко-далеко, над солнцем и луной. И в ней обитают твари, которых невозможно вообразить. Мне не ведомо — сотворил ли их Лев, или они древнее Льва, но они стары — очень стары, и злы — очень злы.

Он помолчал.

— Хотя, впрочем, сейчас я солгал тебе: они не питают к людям подлинной злости. Нет в земных языках слов, чтобы описать их чувства; но люди для них — не более, чем игрушки, а людская жизнь — ничего не стоит. И потому не стоит их призывать из других миров; не стоит и общаться с ними. Всего этих существ великое множество, однако в нашем Мире их дремлет лишь трое. Один — в саркофаге из зелёного нефрита, глубоко под землёй, в разрушенном храме под джунглями Юга; другой — под волнами Зелёного Моря, и третий — в чёрном доме в проклятом городе Яджуидар.

Сам воздух нашего мира усыпляет их; и всё-таки, их можно разбудить.

Мысли твари из саркофага порождают демонов, что охотятся на людей в лесах Шимбарны; кошмары твари, что дремлет в Океане, производят на свет морских змеев и кракенов; а мысли того, с кем мы столкнулись — зародили в песках Демонов Пустынь. Демоны Пустынь возвели под песком города из камня; они плодятся там и редко показываются на поверхность.

— Значит, слухи были верны! — воскликнула Аррен. — А эти… существа, что вселились в Джаншаха — кто они? Неужто тоже порождения Того, Кто Спит?

— О нет, — сказал Харат. — Тьма притягивается к тьме, а к безразличию — злоба; те, кто заполнили собой тело эмира, некогда были людьми. Но столь были переполнены ненавистью и злостью, что после смерти переродились в демонов — и, словно ручьи сбегаются в низину, их притянула в город чёрная воля Спящего.

А Аррен думала о тварях, что некогда были людьми.

О том зверином, неутолимом голоде, что переполнял их.

— Неужто любой может стать таким? — почти беззвучно спросила она.

— Любой, — с грустью посмотрел на неё маг. — Почти любой, дитя моё.

Наутро происходящее (в который раз!) показалось Аррен дурным сном.

Разбудил её Пьерш, постучавшись в двери; она оделась, открыла двери — и замерла у окна. Ветерок залетал из приоткрытых ставен; узорные, светозарные пятна лежали на ковре. Пылинки, воспламенённые солнцем, сбегали на пол из окна огненной лесенкой.

— Ну, как тебе Тартааш? — с улыбкой спросил Пьерш, положив руку ей на плечо.

Аррен кивнула, не в силах выразить свои мысли словами.

Да, Тартааш ещё впечатлял.

И было в этом городе ещё что-то такое, что она с трудом могла выразить словами: он казался ей ветхим, старым, словно одряхлевшим воином, всё ещё способным держать клинок, и даже внушающим ужас; но уже смертельно уставшим от битв и собственных преступлений. Именно так; Тартааш казался ей сластолюбцем, которого не сломило сластолюбие; убийцей, который не был готов раскаяться. Но усталость, вековая усталость, висела над городом. И пах Тартааш совсем не так, как Келарден: её родной город пах рыбой, свежесрубленным деревом, ржаным хлебом, рыбачьими сетями; у здешних улиц был запах нечистот, перемешанный со сладковатым ароматом благовоний.

— Отправили Ласа рассказать всё Боргольду, — сказал Пьерш. — Ну и в передрягу мы на этот раз попали.

Завтракали они вареной фасолью, запеченной в глине рыбой и дивным угощением из сердец птиц. Птиц было жалко, но блюдо просто таяло на губах. Девочка заглянула к чернокожей Фейне; той уже стало получше, но она всё ещё лежала на подушках.

— Скажи мне, — вдруг робко попросила Аррен, — скажи, почему ты выбрала Келлара?

— Девочка моя, — улыбнулась ей ведьма. — Когда Келлар нашёл меня, тень тамариска заменяла мне крышу, я умирала от голода, и демоны, которым я продала душу, уже распростёрли надо мной крылья. Он выходил меня, спас от участи, что страшнее смерти.

Она помолчала.

— Но не это самое дивное. Он обещал, что даже демонам меня не отдаст.

— А какие они, твои демоны, — затаив дыхание, спросила-попросила Аррен.

Фейна, улыбнувшись, покачала головой.

— Тебе не нужно знать об этом, девочка. Но они красивые.

Аррен молчала.

— В пути мы встретили Сиэл, возлюбленную Боргольда, из народа шиаль, — наконец, сказала она. — Когда я слушала Песнь на Древе, Первые Люди рассказали мне о Пути Цветка. Слышала ли ты что-либо об этом, Фейна?

На этот раз какое-то время молчала колдунья.

— Шиаль — народ, исполненный мудрости, — ответила она. — Они не допускают ошибок.

Аррен вздрогнула.

— Я слышала о Пути Цветка, — продолжила негритянка. — И если возлюбленная Боргольда, признала Цветок в тебе — значит, такова твоя судьба.

— Но ты, — затаив дыхание, спросила Аррен. — ты видишь мои пути?

— Я вижу множество путей, — улыбнулась ей ведьма. — Как знать, пройдёшь ли ты хоть по одному из них?

Увы, Аррен сама не знала, утешают ли её или нет эти слова.

После обеда они отправились за покупками.

Аррен жадно рассматривала город, понимая, что видит его, скорее всего, в последний раз. Крыши, в отличие от Келардена были плоскими, и на многих спали — мальчишки, девочки и даже взрослые. На улицах, даже во двориках, да прямо перед забором, росли вишни, сливы (этих она узнала), а также миндаль, айва и урюк — про них рассказал Пьерш. Вода бежала в глиняных каналах, и в ней нередко мочила ноги детвора. А рядышком курлыкали степенные голуби — красивые, стройные птицы. Жувр объяснил, что они гнездятся в местных скалах, высоко-высоко — а стройные, в отличие от куриц или гусей, потому, что им нередко приходится улепётывать от ястреба…

— Впрочем, — добавил он, вот поживут век-другой в Тартааше, на объедках, и разжиреют, что твоя тётушка Фавра.

Аррен пребольно ткнула его локтём в бок: Фавру не смел обижать никто.

Когда-то она боялась Жувра, но теперь он не вызывал у неё опасений — осунувшийся, с жестокой линией губ, с неприятным смехом и вечно небритой щетиной, на самом деле он всегда оберегал Аррен; если Пьерш был её другом, Фош — взял под крыло, то Жувр следил за ней так, как опытная, матёрая овчарка следит за своим кутёнком — чтобы не дай Собачий Бог, не влезла куда не надо…

В Келардене вместо голубей были чайки — там они, сипло крича, дрались за объедки среди мусорных куч. Зато коты были везде совершенно одинаковые: вот здоровенный, матерый котяра с дважды сломанным хвостом, ухо совсем оторвано, поперёк мордахи — шрам — но сколько самодовольной уверенности, дикой пружинистости, царственного котячьего достоинства…