Александр Змушко - Под ногами троллей

Он лениво поглядывал на голубей, спрятанный за колесом телеги; время от времени он поднимал голову и глаза его зелёно поблёскивали.

Жувр проследил за взглядом Аррен и рассмеялся.

— Наверняка, шах здешней подворотни. Постой-ка! Да ведь я его знаю! Мы привезли его когда-то из Келардена! Да чтоб меня протащили под килем! Это же Васька!*

* Сокращённо от благородного островного имени Васисуалий.

Жувр остановился и наклонился над котом.

На того упала тень, но он даже не пошевелился: в вальяжности местных ушастых было что-то от флегматичного величия сфинксов — каменных кошек, украшающих фасады домой. Всем видом кот словно говорил: «вот, тенёк, вот и хорошо — ну а тебе-то чего надо?»

Жувр покачал головой.

Его пальцы на миг отпустили эфес меча, дрогнули… и вернулись на место.

— Нет, — с сожалением сказал Жувр, — не позволит. А ведь я его рыбёшкой когда-то кормил, потрохами баловал.

Матрос сделал шаг назад и рассмеялся.

— Мы его на острове Крохотном нашли, — сказал он. — Уж не знаю, что он там делал, а только сидел один в пустом доме и питался одними только чайками — а ведь ещё поди поймай! Отощал, все рёбра наружу, просто страшно было смотреть. Один сплошной скелет, клубок когтей и клыков, и только глаза — зелёные, злые, несчастные, большущие.

Жувр хмыкнул.

— В сетку пришлось ловить, на руки не давался. Потом погулял по кораблю, пообвыкся. Коты, они ведь вообще такие — к месту привыкают, не к человеку. Человек для них так — дрессированный великан, что тащит мясо. А как прибыли в Тартааш — сиганул по сходням так, что только мы его и видели.

— И что, — удивилась Аррен. — Неужто никогда потом не видали?

— Да как сказать, — сказал Жувр, вытаскивая из кармана трубку. — В ночь перед отплытием, мы уж и сходни собрались поднимать — ан вдруг Керс зовёт меня: «Иди-ка погляди! Клянусь потрохами ведьмы! Экая невидаль». Я подошёл, а там — и смех и грех сказать — лежит на фальшборте семь мышей. Здоровых таких, упитанных, а поверх их — крыса.

Моряк рассмеялся.

— Прям подношение, ни дать, ни взять! Это с нами расплатился так, поблагодарил, значит.

Аррен снова повернулась к коту. Тот слушал их разговор с прикрытыми глазами, но подёргивал ушами — будто прислушивался и ничего не упускал.

— А тут, глядишь, — с восхищением протянул Жувр, — отвоевал себе-таки, разбойник, место под солнцем. Видишь, какой подрапанный? Однако на площади лежит спокойно. Значит, это место — его. Задал взбучку всем местным котам и стал сам себе эмиром. Ну да долгих лет ему! А нам и пора идти.

И в этот миг кот поднял голову и глаза его встретились с глазами Аррен.

Странное это было дело — глядеть в глаза животного; и на миг Аррен показалось, будто бы он всё понимает. А потом кот лениво потянулся, встряхнул и зевнул — и махнул им лапой! Девочка остолбенела. Ан нет, нет! Просто провёл по лицу лапой, будто умываясь! Чёрт-те что мерещится спозаранку.

Они с Жувром уже ушли, пробираясь улочками к базару, а ей всё чудились яркие зелёные глаза и прощальный взмах лапой.

На этот раз они не пошли на овощной рынок; зато заглянули туда, где продавали одежды и драгоценности. Там они и повстречали Пьерша. Что он там делал — бог весть…

Аррен, как заворожённая, перебирала пальцами платья из тончайшего льна — сквозь них можно было читать книгу; она разглядывала и поглаживала подвески из самоцветных камней. Вот бирюза, такая же синяя, как вода в бухте; вот нефрит, молочно-белый, сохраняющий тепло рук; а вот камень-змеевик — простенький и дешёвый, но в нём, среди зелёной «шкуры» сверкали крохотные солнечные искорки — игриво и маняще. Малахит, сердолик, ляпис-лазурь и крапчатая яшма — здесь, разложенные на бархате, лежали камни со всех частей Мира. Наконец, Пьерш вздохнул, и купил ей амулет в форме скарабея: на простенькой верёвочке, тёмно-фиолетовый, из лазурита.

— Носи, на память.

Аррен покраснела.

Вернулись поздно вечером. Солнце садилось. Гладь залива казалась выполненной из пунцового стекла. В ней отражались корабли. Они покачивались на волнах, словно дремали; возле одного из них — громадной триремы — суетилась пузатая лодчонка.

Забрали, всё, что оставили у Келлара.

Сердечно распрощались с хозяином и его жёнами.

Ночевали на корабле.

А утром и впрямь отбыли.

Отвязали швартовы, подняли и привязали по борту якоря.

Спустили на воду шлюпку — нужно было вывести корабль из бухты, где горы спинами заслоняли ветер. Посадили за вёсла самых дюжих моряков — и корабль, наконец, стронулся.

Тартааш оставался позади.

С грязной водой его каналов, соляной коркой на камне причала. Всё уплывало в прошлое — худые, облезлые, пегие коты на пристани, со сломанными хвостами и рваными ушами; девушки с улыбками сладкими, как карамель. Багряные тротуары города мёртвых; пряный плов у Келлара; безумный эмир и мальчик Рамда.

Тартааш оставался позади.

За бортом плескалась бутылочно-зелёная вода; чайки с противными криками падали вниз за рыбой. Аррен смотрела на купола, вырисовывающиеся в акварельном небе юга, и думала, что этот город останется с ней навсегда.

«Куда, — с замиранием сердца спросила себя она, — Куда приведёт меня „Клык Льва“?»

Наконец, подул свежий морской ветер; паруса заполнились ветром, самодовольно затрещали; казалось, корабль пробудился от долгой спячки. Он блаженно зевнул; он набрал полную полотняную грудь воздуха — и устремился в новые края.

Рядом с ней стоял Пьерш.

— Знаешь, — вдруг тихо сказала она, — помнишь наш разговор о Къертаре?

Пьерш кивнул.

— Говорят, что время лечит, — тихо сказала Аррен. — Это всё ерунда; ничего оно не лечит. Оно словно покрывает целебной мазью — но под ней, всё та же рана. Смой лекарство — и заболит…

Чайки летели над кораблём, и кричали что-то хриплыми голосами, возмущаясь, что он уплывает. Они миновали здоровенный галеон — он был размером с крохотный город, с резными, покрытыми росписью бортами, узорчатым леером и горделивым носом.

— Но, в то же время… — Аррен замолчала, мучительно подбирая слова, — эта рана, она будто делает тебя другой. Словно с тебя сорвали кожу, и ты стал ощущать всё куда больнее, острее — и более чутко.

Она обвела рукой.

— Всё это, город и его мостовые, мальчик Рамда и старьёвщик Келлар — я будто вижу всё это другими глазами, вижу по-настоящему. Боюсь, если бы просто приплыла сюда с отцом, я не поняла бы, не увидела Тартааша…

— Ты повзрослела, — сказал Пьерш.

Аррен покачала головой.

— Нет. Я постарела, Пьерш. А детство… я словно потеряла его. Оно будто прячется где-то внутри, в закоулках моей души, и теперь навсегда останется со мной.

Она смотрела на остров, который уменьшался, будто уплывал вдаль, на всех парусах.