Стивен Эриксон - Охотники за костями. Том 2 [litres]

С трудом преодолевая осклизлые ступени, он размышлял о том, сколь мало тут отличий от этого треклятого дождя – по крайней мере, местные именовали сие природное явление именно так, невзирая на безоблачно-чистое небо. Как здесь говорили, дождь чаще всего идёт сверху вниз, но порой – наоборот, поднимается вверх, просачиваясь сквозь разломанную брусчатку и превращая заведения наподобие «Висельника», расположенные ниже уровня мостовой, в гнилое болото. Над входом в такие дни было не продохнуть от мошкары, а запах от переполненных сточных канав стоял так густо, что старожилы приветствовали его, точно ещё одного завсегдатая – старого доброго приятеля по прозвищу Вонючка, с присутствием которого в этой безрадостной компании все давно смирились.

Воистину, никак иначе, кроме как безрадостным, невозможно было назвать то общество, в котором Банашар вращался последнее время. Старые солдаты, избегавшие трезвости как проклятия; шлюхи, сто лет как прозакладывавшие свои золотые сердца – если они у них вообще когда-нибудь были; худосочные сопляки с умеренно скромными амбициями, терроризировавшие эту паутину зловонных улочек и проулков как самый безжалостный бандит; самый ловкий вор, всегда готовый лишить здешних нищебродов последнего; подлейший наёмник с верёвочным браслетом, где каждый из полусотни узлов завязан в память о каком-нибудь бедолаге, имевшем глупость довериться этому злодею; и разумеется, привычное сборище телохранителей и громил с мозгами, давно отсохшими за ненадобностью; контрабандисты и сообщники, информаторы и имперские соглядатаи, черпавшие у них информацию, соглядатаи за соглядатаями, торговцы бесчисленными дурманящими субстанциями, потребители тех же субстанций, на полпути к забытью, даруемому Бездной; а также, промеж всех прочих, люди, не подпадавшие ни под одну из категорий, люди, ничего не рассказывавшие о своей жизни, о прошлом, не раскрывавшие своих тайн.

Отчасти Банашар и сам бывал таким, в лучшие дни. В другие – как сегодня, к примеру – ему бы не достало сил претендовать на тень прежнего, пусть и не слишком достоверного величия. Нынче он пришёл в «Висельника» довольно рано после обеда, в надежде растянуть этот вечер насколько возможно – разумеется, изрядно сдабривая его спиртным, пока блаженное забытьё не поглотит его в одной из завшивленных каморок на втором этаже.

Было бы просто, думал он, пригибаясь в дверях и задерживаясь, чтобы дать глазам привыкнуть к полумраку, рассматривать гомон как единую сущность, объединяющую множество ртов, и считать окружающий шум не более осмысленным, чем бурый поток, вырывающийся из сточной трубы. Однако Банашар научился по-новому оценивать странные колебания звуков, исторгаемые человечьими глотками. Для большинства речь была средством ни о чём не думать, другие словом звали на помощь, как утопающие, захлёбывавшиеся ужасом осознания чего-то тайного, открывшегося им одним, и избегавшие молчания как самой опасной ловушки. Были и те, кто не подходили ни под одно из этих определений. Те, кто использовал окружающий шум как прикрытие, прятался за ним, безмолвно и безучастно, отгораживаясь от всего мира.

Банашар, который некогда был жрецом и для кого привычным было погружение в речитативы и ритмичные напевы гимнов и молитв, временами искал компании таких людей, даже если удовольствие от общения было довольно сомнительным.

Сквозь завесу дурханга и «ржавого листа», едкого дыма масляных ламп и чего-то вроде тумана, собравшегося под потолком, он сумел разглядеть в одном из закутков у дальней стены знакомую фигуру. Знакомую в том смысле, что Банашар пару раз оказывался с этим типом за одним столом, но при этом не знал о нём абсолютно ничего, даже имени – и про себя называл Чужеземцем .

Да он и был чужеземцем, по-малазански говорил с акцентом, который Банашар не сумел распознать, что было удивительно само по себе, поскольку бывшего жреца немало помотало по свету. На юге ему доводилось бывать и в Кореле, и в Мейре, и в Татьбе, на востоке он объездил всё от Натилога до Низины в Генабакисе, на севере – от Фалара и Арэна до Ят-Альбана. В странствиях этих ему встречались путешественники родом из таких мест, которые Банашар не мог отыскать на храмовых картах. Из Нэмила, Погибели, Шал-Морзинна, Элингарта, Тяготы, Якуруку и Статэма. Однако человек, к которому он проталкивался сейчас сквозь толпу матросов и завсегдатаев, по обычаю стекавшихся в таверну ближе к вечеру, говорил с акцентом, какого никогда прежде Банашару слышать не доводилось.

Впрочем, истина никогда не оказывалась настолько интересной, как тайна, предшествующая разоблачению, и со временем Банашар научился ценить своё невежество. Ибо были области, в которых он знал много, и даже слишком – и что ему это принесло?

Проскользнув на грязную скамью напротив здоровенного чужеземца, бывший священник расстегнул застёжку потрёпанного плаща и, передёргивая плечами, высвободился из его объятий. В прежние времена – очень давно – подобная небрежность, чреватая неприглядными замятинами, привела бы его в ужас, однако с тех пор бывшему жрецу немало ночей пришлось провести в этом самом плаще, в забытье, на заблёванном полу, а дважды – и на мостовой в грязном переулке, и с тех пор, увы, его требования к своему внешнему виду заметно упростились.

Сейчас, свалив позади себя грубую ткань, он откинулся назад, приветствуя одну из подавальщиц Купа, хозяина заведения, которая уже спешила к столу с кружкой местной мочи – жидкого, пузырящегося эля, который, по слухам, настаивался на пиявках. Перед тем, как сделать первый глоток этого отдававшего медью пойла, как было принято у местных, Банашар недоверчиво прижмурил один глаз.

Чужеземец, отметивший появление собутыльника коротким взглядом и ещё более краткой усмешкой, молча продолжал баюкать в своих лапищах глиняную кружку с вином.

– Против якатаканского винограда дурного слова не скажу, – заметил бывший священник. – Но местная водица превращает твоё любимое вино в змеиную мочу.

– Да, похмелье тяжёлое, – согласился Чужеземец.

– И это то, чего ты добиваешься?

– Верно. Будит меня ночью раз за разом, почти каждый колокол. Башка трещит, мочевой пузырь вот-вот лопнет… но ведь не проснись я, так он бы мог и правда лопнуть. Сечёшь?

Банашар кивнул, обвёл взглядом таверну.

– Народу сегодня побольше обычного.

– Это тебе так кажется, потому что ты тут давно не был. Из Корела за прошлые три ночи три транспортных судна дошли и конвой.

Бывший священник посмотрел на моряков чуть внимательнее.

– Много болтают?

– Вроде того.

– И как прошла кампания?

Чужеземец повёл плечами.

– Иди и спроси, если тебе надо.