Стивен Эриксон - Охотники за костями. Том 2 [litres]

Он здесь . Банашар почти физически ощущал присутствие этого ублюдка, зловещую ауру, сгущавшуюся вокруг Паяцева замка, всё темнее, день ото дня, ночь за ночью. И зачем же? О, глупцы.

По той же причине, что и я здесь .

Шесть гонцов на сегодняшний день. Всем было уплачено достаточно, чтобы не сомневаться в их надёжности, и все впоследствии клялись, что передали срочное сообщение дальше – стражу Паяцева замка, согбенному созданию, такому же старому, как твердыня, которую он охранял. И тот, в свою очередь, всякий раз кивал и заверял, что передаст послание Высшему магу лично в руки.

И по-прежнему ни ответа, ни приглашения.

Кто-то перехватывает мои письма. Другого варианта быть не может. Да, несомненно, я был уклончив в словах – но разве я мог иначе? Тайшренн не мог не признать мой знак, он понял бы… с колотящимся сердцем, с проступившей холодной испариной, с дрожащими руками… он бы понял. Мгновенно.

Банашар не знал, что предпринять. Последний гонец был три недели назад.

– Отчаянием от тебя несёт, я гляжу. – Человек, сидевший напротив, вновь растянул губы в усмешке, но, стоило бывшему жрецу поднять на него глаза, и он привычно скользнул взглядом в сторону.

– Да ты влюблён?

– Нет, но мне почти любопытно. Я за тобой наблюдаю уже какое-то время. Ты сдаёшь, но медленно. Обычно у людей это мгновенно. Подняться с койки, подойти к окну, постоять без движения, пялясь в пустоту, чувствуя, как всё внутри рушится почти беззвучно, без шёпота, почти без пыли – просто растворяется в пустоте, и всё.

– Мне больше нравится, когда ты говоришь и думаешь как моряк, – заметил Банашар.

– Чем больше я пью, тем яснее мыслю и твёрже говорю.

– Дурной признак, мой друг.

– Я их собираю. Проклятье ожидания лежит не только на тебе.

– Многие месяцы!

– Годы, в моём случае, – отозвался собутыльник, погружая палец в вино, чтобы выловить упавшего мотылька.

– Тогда это тебе давно стоило бы сдаться.

– Возможно, однако я тут обрёл подобие веры. Недолго осталось, готов поклясться. Уже недолго.

Банашар хмыкнул.

– Утопающий ведёт беседы с глупцом, отличная ночь для попрошаек-акробатов, жонглёров и танцовщиц, где один, там и все, за две серебряных монеты наслаждайся хоть до бесконечности – и я серьёзно про бесконечность.

– Утопающие, мой друг. Я в них кое-что смыслю.

– Ну и?

– Что-то подсказывает мне, что про глупцов ты мог бы сказать то же самое.

Банашар отвернулся. Увидел ещё одно знакомое лицо, ещё одного здоровяка – пониже ростом, чем чужестранец, сидевший напротив, но столь же массивный, с лысиной, усеянной тёмными пятнами, и шрамами по всему телу. Ему как раз наливали тёмного малазанского эля. Бывший жрец возвысил голос:

– Эй, Норов! У нас тут есть место!

Он подвинулся, когда старый вояка направился в их сторону.

По крайней мере, теперь разговор вновь канет в пучину бессмысленности.

И тем не менее. Ещё один ублюдок, который ждёт… неизвестно чего. И сдаётся мне, будет очень плохо, если дождётся .

Где-то в подземелье, в далёком-далёком городе гнил гобелен. Пока он был свёрнут в рулон, там вили гнёзда мыши, жучки, личинки и черви разъедали батальные сцены, сплетённые сноровистыми руками мастеров, но даже забытый на многие годы во тьме, он продолжал цеплять взор яркими красками, и сцена, запечатлённая на огромном полотне, не утратила значения и смысла. Ещё лет пятьдесят он вполне мог протянуть, прежде чем гниль пожрала бы его окончательно.

Как никто другой, Альрада Ан знал, насколько равнодушен мир к необходимости сохранять то, что может быть утрачено. Прошлое, истории, насыщенные смыслом и значением. Мир был равнодушен к забвению, ибо память и знания ни разу не сумели остановить неумолимый круговорот глупости, поражавшей народы и цивилизации.

Гобелен некогда занимал всю стену справа от Обсидианового трона, на котором до аннексии восседал верховный король Синерозы, высший служитель Чернокрылого владыки, в окружении Совета магов Оникса в великолепных плащах из мягкого, жидкого камня, – но Альрада Ан интересовался лишь гобеленом, и им одним.

Повествование разворачивалось с того конца, что был дальше от престола. Три фигуры на фоне полночного неба. Три брата, рождённых чистейшей Тьмой, в которых мать не чаяла души. Каждый из них стал изгоем, в своё время и по своим причинам. Андарист, кого она сочла первым предателем. Все знали о ложности обвинений, однако узел лжи затянулся так туго, что никому не под силу было рассечь его, кроме самого Андариста – а он то ли не смог, то ли не пожелал этого делать. Преисполненный безутешной скорби, он принял изгнание, пообещав на прощание, что будет в одиночестве хранить Матерь-Тьму, даже если это никому, кроме него, не нужно, – и в том обретёт смысл жизни. Но даже это обещание не заставило её обратить на него свой взор. Братья не могли закрывать глаза на недопустимость произошедшего, и Аномандарис Пурейк первым бросил Матери-Тьме вызов. Что было сказано при этом, осталось ведомо лишь им двоим, однако ужасающие последствия стали вскоре для всех очевидны: Аномандарис от неё отвернулся. Он ушёл прочь, отрекаясь от Тьмы в своей крови, и обратился к Хаосу. Силхас Крах, самый загадочный из братьев, похоже, был человеком, терзаемым сомнениями, вечно старавшимся примирить непримиримое и уладить то, что уладить невозможно. Все усилия его оказались тщетны, и именно он пошёл на величайшее преступление из них всех. Союз с Тенью. И меж тисте разразилась война – длящаяся и по сей день .

В ней случались победы, поражения, великие кровопролитные битвы, и наконец в отчаянном бегстве Силхас Крах и его последователи присоединились к легионам Тени под началом безжалостного Скабандари – того самого, кто позднее заслужит прозвание Кровавый Глаз. Так они пришли в этот мир. Но предательство по-прежнему тяготило их всех . И потому в миг наивысшего торжества, после победы над к'чейн че'маллями, Силхас Крах пал, пронзённый ножом Скабандари, а его последователи погибли под мечами тисте эдур.

Такова была вторая сцена гобелена. Предательство, побоище. Но эдуры не рассчитали, они не смогли перебить их всех. Выжили тисте анди – раненые, отставшие, старики, и женщины, и дети. Все, кого не было на поле боя. Они видели всё. И сумели спастись.

Третья сцена изображала их торопливое бегство, отчаянный бой, принёсший четверым юным магам, – которые впоследствии основали Орден Оникса, – победу, после чего они получили достаточную передышку, чтобы замести следы с помощью новообретённой магии, укрыться от преследователей и создать убежище…

В подгорных пещерах на побережье внутреннего моря, в пещерах, где росли сапфировые цветы, изяществом не уступавшие розам и давшие имя королевству, морю и горам. Синероза – именно ей посвящена последняя, самая пронзительная сцена, та, что ближе всего к трону, та, что трогает моё сердце сильнее всего .