Стивен Эриксон - Охотники за костями. Том 1 [litres]

Пожар прошёлся по пастбищу, и Флакон обнаружил, что лежит на почерневшей стерне. Рядом валялась обгоревшая туша. Какое-то четвероногое травоядное – а вокруг него собрались полдюжины человекоподобных фигур, голых, но покрытых тонкой шерстью. Заострёнными камнями они резали горелую плоть.

Двое стояли на страже, выглядывая опасность на горизонте. Одной из часовых была… она.

Моя самка. Уже беременна, на сносях. Она увидела чародея и подошла. Он не мог отвести взгляда от её глаз, не мог оторваться от царственной безмятежности её взора.

Когда-то на острове Малазе водились дикие обезьяны. Флакон помнил, как увидел на рынке в Джакатане – ему тогда было лет семь – клетку, а в ней – последнего оставшегося примата, пойманного в лесах на северном побережье. Он забрёл в деревню – молодой самец в поисках пары, но никого не осталось. Изголодавшегося, перепуганного, его загнали в конюшню и там били до потери сознания, а теперь он дрожал в грязной бамбуковой клетке на припортовом рынке в Джакатане.

А перед ним стоял семилетний мальчик, чьи глаза оказались вровень с глазами зверя, скрытыми под тяжёлым, покрытым чёрной шерстью лбом. И на миг их взгляды встретились. И этот миг разбил сердце Флакону. Он увидел страдание, увидел разум – проблеск самосознания, духа, не понимавшего, чем провинился, чем заслужил потерю свободы. Он ведь не мог знать, что остался в мире один. Последний из своего рода. И что каким-то образом, в исключительно человеческом смысле, это и было его преступление.

Так же, как и мальчик не мог знать, что зверю тоже было семь лет.

Но оба поняли, почувствовали в душе – этом тёмном, ещё не оформившемся проблеске – что в этот миг один брат смотрел на другого.

Это разбило ему сердце.

И зверю тоже. Но, как Флакон часто думал потом, может быть, ему просто хотелось в это верить, хотелось так наказывать себя. За то, что оказался снаружи клетки, а не внутри, за то, что на его руках и на руках его сородичей была кровь.

Душа Флакона, оторвавшаяся… такая свободная, благословлённая или проклятая даром отыскивать чуть менее яркие искорки жизни, только чтобы понять, что они ничуть не менее яркие, что это он сам оказался неспособен различить их полный блеск.

Сопереживание, сочувствие существуют лишь тогда, когда человек может выйти за пределы себя, на миг увидеть прутья изнутри клетки.

Много лет спустя Флакон вызнал судьбу последнего из островных приматов. Его купил учёный, который жил в одинокой башне на диком, незаселённом генийском побережье, в лесах которого обитали стаи приматов, очень похожих на того, которого видел Флакон; и магу хотелось верить, что сердцу этого учёного были близки сочувствие и сопереживание – и что эти иноземные обезьяны приняли странного, пугливого сородича. Надеялся, что он нашёл избавление от бесконечно одинокой жизни.

И боялся, что скреплённый проволокой скелет этого создания стоит теперь в одной из полутёмных комнат башни как трофей, как уникальный экспонат.

В запахе пепла и горелого мяса самка присела рядом с ним, провела грубыми пальцами по лбу чародея.

А потом эта рука сжалась в кулак, который взлетел к небу и молниеносно опустился…

Он отшатнулся, распахнув глаза, но увидел лишь тьму. Жёсткие грани врезались ему в спину – чертог, мёд, ох, боги, как же болит голова… Со стоном Флакон перевернулся, порезался о какой-то осколок под собой и раздавил его. Чародей находился в следующей комнате, соседней с чертогом, в котором хранились кувшины с мёдом, впрочем, один из них выкатился следом за магом и разбился о холодный каменный пол. Флакон снова застонал. Он был весь вымазан липким мёдом, всё тело ныло… но ожоги, боль – исчезла. Он глубоко вздохнул и закашлялся. Воздух спёртый. Нужно заставить всех двигаться дальше… нужно…

– Флакон? Это ты?

Спрут, лежит рядом.

– Да, – отозвался Флакон. – Этот мёд…

– Вломил так, что мама не горюй. Мне приснился… тигр. Он погиб, его на куски порубили какие-то громадные неупокоенные ящерицы, которые бегали на двух ногах. Погиб и взошёл потом, но рассказывал он мне про смерть. И про смерть – я не понимаю. Трич вроде как должен был умереть, чтобы достичь чего-то. Смерть – это важно, тут я уверен, только… ох, нижние боги, ты меня только послушай. Здесь воздуха нет почти – надо отсюда выбираться.

Да. Но маг вспомнил, что потерял крысу, потерял её. В отчаянии Флакон принялся искать крошечное создание…

…и нашёл. Крыса пробудилась от его прикосновения, не сопротивлялась, когда он вновь оседлал её душу и, глядя её глазами, привёл обратно в комнату.

– Буди остальных, Спрут. Пора.

Крики стали громче, и Геслер проснулся, весь покрытый потом. Вот этот-то сон, решил он, больше смотреть точно не стоит. Никогда. Если будет выбор. Огонь, разумеется, море огня. Фигуры-тени пляшут с обеих сторон – вокруг него танцуют, на самом деле. Ночь, высвеченная языками пламени, барабанный бой ног, голоса выпевают что-то на варварском, непонятном наречии, и сержант чувствовал, как душа его отзывается, разгорается, вспыхивает, словно её призвали каким-то ритуалом.

В тот момент Геслер и понял. Они же все танцевали вокруг костра. А сам он смотрел на них – из пламени. Нет, он и был пламенем.

Эх, Истин, а ты взял и погубил себя. Дурень несчастный.

Со всех сторон просыпались солдаты – крики и стоны, многоголосый хор катящихся кувшинов.

Этот путь ещё не окончен. Придётся идти дальше, всё глубже и глубже, пока тоннель не закончится тупиком, пока воздух весь не выйдет, пока всех не завалит камнями насмерть.

Да как угодно, пожалуйста. Только не огонь.

Сколько же времени они провели здесь? Флакон не знал. Воспоминания о небе, солнечном свете и ветре вели только к безумию, такой мучительной пыткой был образ всех этих вещей, которые обычно воспринимаешь как нечто само собой разумеющееся. Теперь мир сжался, остались лишь острые обломки кирпича, пыль, паутина и темнота. И переходы, которые петляли из стороны в сторону, поднимались чуть выше, ныряли вниз. Ладони чародея обильно кровоточили от того, что он постоянно продирался через спрессованные веками развалины.

А вот теперь маг добрался в круто уходящем вниз тоннеле до лаза, слишком узкого, чтобы Флакон смог протиснуться дальше. Полуонемевшими руками он ощупал края. Какой-то отёсанный угловой камень просел, выступал под странным углом из потолка. Его нижний угол – едва ли в двух ладонях от неровного песчаного пола – рассекал тоннель точно напополам.

Флакон прижался лбом к земле. Мимо по-прежнему тёк воздух, едва ощутимое дуновение, ничего больше. И ещё по этому тоннелю когда-то текла вода.

– Что стряслось? – спросил сзади Спрут.