Корнелия Функе - Чернильное сердце

– Ладно, а что там все-таки написано?

Мегги прочитала записку вслух.

– Фарид? Это еще кто?

– Мальчик. Ты видел его. Мо вычитал его из «Тысячи и одной ночи». Он был с Сажеруком, когда тот убежал от тебя.

Мегги сложила записку и снова выглянула в окно. Одна из служанок, разогнув спину, стряхивала с рук землю и задумчиво смотрела на высокую стену, словно мечтала вырваться на волю, птицей перелетев через нее.

Как же Гвин попал сюда? Неужели сам нашел дорогу? Это было невероятно. Кто-то ему помог.

Мегги спрятала записку в рукаве. Гвин так и сидел на подоконнике. Сонно щурясь, он вытянул шею и принюхивался – может, чуял голубей, которые иногда садились на окно.

– Покорми его хлебом, чтобы не сбежал, – шепотом попросила Мегги Фенолио и стащила с кровати свой рюкзак.

Где же ручка? И карандаш куда-то подевался. Ах, вот он. Один огрызок и остался. Но где взять бумагу? Она вытащила из-под матраса какую-то книгу Дариуса и аккуратно оторвала страничку форзаца. Никогда в жизни она не позволяла себе ничего подобного, но сейчас это было необходимо.

Она опустилась на колени и прямо на полу принялась писать ответ, умело выводя эльфийские руны. Их она могла написать даже с закрытыми глазами самой темной ночью.

«Мы в порядке. Я тоже так умею, Мо! Я вычитала Динь-Динь, а завтра вечером Каприкорн велел мне вычитать Тень из «Чернильного сердца», чтобы она уничтожила Сажерука».

Она ничего не написала ни о Резе, ни о том, что, возможно, видела свою мать, которой, если никто не помешает Каприкорну, осталось жить всего два дня. Такие новости не могли уместиться даже на самой большой бумаге.

Гвин грыз хлеб, который дал ему Фенолио. Мегги сложила записку и привязала ее к ошейнику зверька.

– Будь осторожен! – прошептала она ему и бросила остатки хлеба во двор.

Куница легко сбежала вниз по стене. Одна из служанок вскрикнула, когда она проскочила у нее под ногами. Она прокричала остальным женщинам что-то про кур Каприкорна, но зверька уже и след простыл.

– Значит, твой отец пришел за тобой! – прошептал Фенолио и встал рядом с Мегги у открытого окна. – Он где-то там, за стеной, – сощурился старик, глядя на солнце. – Все будет хорошо, я же говорил. И оловянного солдатика тебе отдадут. А теперь, – сказал он, – не грех воспользоваться тем, что Баста такой суеверный. Какая удача, что я придумал ему этот маленький недостаток!

Мегги не понимала, о чем он говорит. Она думала только об одном: Мо здесь.

Сажерук думал, что Каприкорн до самой казни оставит их в этой проклятой сетке, но они провисели в ней только одну ночь, которая показалась ему бесконечной. Ранним утром, как только первые солнечные лучи коснулись стен церкви, Баста приказал спустить их. Сажерук со страхом в душе подумал, что Каприкорн решил избавиться от них как можно быстрее, и не мог справиться с дрожью в ногах. Он не понимал, почему так дрожат колени – от страха или оттого, что он провисел ночь в сетке. Даже почувствовав под собой каменный пол, он едва держался на ногах.

– Я бы с удовольствием оставил тебя болтаться наверху, – сказал ему Баста, пока его люди вытаскивали Сажерука из сетки, – но Каприкорн решил запереть вас в склеп, чтобы остаток своей короткой жизни вы провели там.

Сажерук почувствовал облегчение – хоть на шажок, но смерть все-таки отступила.

– Каприкорн, наверное, злится оттого, что кто-то знает о его грязных планах, которые он обсуждает с вами, – сказал он. – А может, он просто хочет, чтобы до эшафота мы дошли своими ногами?

Проведи Сажерук еще одну ночь в сетке, он вообще забыл бы, что такое ноги. Превозмогая боль, он спускался за Бастой по лестнице в склеп неуверенной, словно у старика, походкой. Реза тоже шла спотыкаясь – ей, бедняжке, было еще хуже. Когда она поскользнулась на ступеньке, Баста подхватил ее под руку, но она вырвалась и посмотрела на него с такой ненавистью, что он больше не прикасался к ней.

В церковном склепе было сыро и холодно даже в такую жару, какая стояла в эти дни, когда от солнца на крышах плавилась черепица. В подвале старой церкви пахло мышами, плесенью и еще чем-то – Сажерук не мог распознать этот запах. Поселившись в заброшенной деревне, Каприкорн велел забрать решетками узкие клетушки, где в каменных гробах покоились давно умершие священники. «Для тех, кто приговорен к казни, гробы – самая подходящая постель», – заметил он смеясь. Юмор у него был особенный.

В конце лестницы, на нижних ступеньках, Баста грубо подтолкнул пленников – он боялся мертвецов и торопился выбраться отсюда. Дрожащими руками он повесил на крюк фонарь и открыл решетку камеры. В склепе не было ни электричества, ни отопления, ни прочих благ цивилизации – только каменные гробы-саркофаги да мыши, которые выскакивали из трещин в камне.

– Может, составишь нам компанию? – спросил Сажерук, когда Баста втолкнул их в камеру, где старинные сводчатые потолки были такие низкие, что стоять в полный рост было невозможно. – Посидим, поболтаем о привидениях. Я знаю про них парочку новых историй.

– Для тебя, Сажерук, гроб не понадобится, – прорычал Баста, словно пес, и запер за собой решетку.

– Точно, гроб не понадобится, разве что урна. – Сажерук отошел от решетки, чтобы Баста не смог дотянуться до него ножом. – У тебя никак новый амулет? – крикнул он, когда Баста был уже у лестницы. – Снова кроличья лапка? Я же тебе говорил, что она притягивает Белых Женщин, которые шепчут заклинания и шевелят ледяными пальцами.

Баста стоял на лестнице к нему спиной, сжав кулаки. «Как легко его напугать, – думал Сажерук. – Стоит сказать лишь несколько слов…»

– Помнишь, как они подбираются к своей жертве? – продолжал он тихо. – Они шепчут тебе на ухо: «Баста-а-а…» – и тебе сразу становится холодно, а потом…

– Скоро они твое имя прошепчут! – не дав ему договорить, испуганно сказал Баста и побежал вверх по ступенькам, как будто за ним уже гнались Белые Женщины.

Сажерук остался наедине с Резой. Похоже, в склепе, кроме них, больше не было ни души. Каприкорн иногда запирал здесь кого-нибудь, чтобы нагнать страху, но обычно узники, оставлявшие свои нацарапанные на саркофагах имена, просто бесследно исчезали.

Их расставание с миром будет иным. «Мое последнее представление… – с горькой иронией подумал Сажерук. – А может, все, что я здесь пережил, окажется просто страшным сном и я снова окажусь дома?» О, если б можно было в это поверить!