Корнелия Функе - Чернильное сердце

Баста презрительно ухмыльнулся:

– Да я уже пробовал – и пауками, и петрушкой с солью… Ничего проклятую каргу не берет.

– Это же надо! – тихо рассмеялся Фенолио. – Петрушка и пауки! Как же ты глуп, Баста! Я говорю не о детском заклинании. Я говорю о буквах, при помощи которых можно сотворить и добра и зла больше, чем любым другим способом. Уж поверь мне, – прошептал Фенолио и добавил: – Ведь тебя я создал из букв, Баста! И тебя, и Каприкорна.

Баста отшатнулся. Страх и ненависть – двойняшки, и Мегги увидела, как на лице Басты отразилось и то и другое. Но она поняла: он поверил старику. Поверил каждому слову!

– Ты колдун! – прошипел он. – И тебя, и девчонку с ее папашей надо бы сжечь заодно с вашими проклятыми книгами. – И он трижды плюнул старику под ноги.

– Плюешься, чтоб не сглазить, да? – насмешливо спросил Фенолио. – Насчет сжечь – так это мысль не новая, Баста. Тебе ведь новые мысли никогда и не приходили в голову. Ну что, мы договорились?

– Ладно, – согласился Баста. – Но я каждый день буду проверять твою писанину. Понял?

– Конечно! – ответил Фенолио. – Еще мне понадобится ручка и черные чернила.

Баста принес ему ручку и стопку писчей бумаги. С самым глубокомысленным видом Фенолио сел за стол и взял лист бумаги. Положив его перед собой, он аккуратно разорвал его на девять частей и на каждой написал пять одинаковых витиевато-неразборчивых букв. Потом, тщательно сложив все бумажки, он плюнул на каждую и вручил их Басте.

– Три положи туда, где она ест, три – где спит и три – где работает. Тогда через три дня и три ночи случится то, что ты хочешь. Но если она заметит хоть одну бумажку, заклятие обратится против тебя.

– Как против меня? – Баста смотрел на бумажки с таким видом, будто боялся, что они заразят его проказой.

– Спрячь их получше, чтобы проклятая старуха не нашла их, – ответил Фенолио, стараясь поскорее выпроводить его.

– Если твой заговор не подействует, старик, – закрывая за собой дверь, прорычал Баста, – твоя морда будет в таких же шрамах, как у Сажерука!

Он удалился, а Фенолио, довольно улыбаясь, прислонился к запертой двери.

– Так ведь он же не подействует, – еле слышно произнесла Мегги.

– Три дня – большой срок, – сказал Фенолио, снова усаживаясь за стол. – Надеюсь, столько не понадобится. Нам ведь необходимо, чтобы казнь не состоялась завтра вечером, верно?

Оставшуюся часть дня он то сидел задумавшись, то писал как одержимый. Мегги ему не мешала. Она сидела у окна, поставив на подоконник оловянного солдатика, и смотрела на холмы. «Где-то там, наверное в чаще, скрывается Мо», – размышляла она. Оловянный солдатик стоял на одной ноге и испуганными глазами таращился на незнакомый мир, в котором очутился. Может быть, он вспоминал картонную танцовщицу, в которую был влюблен, а может, и вовсе не думал о ней. Он не проронил ни слова.

За окном давно стемнело, а Фенолио все писал своим крупным, неровным, торопливым почерком. Под столом лежали смятые и разорванные листки. Их было гораздо больше тех, которые он осторожно откладывал в сторону, словно боялся, что буквы могут скатиться с бумаги. Когда худенькая служанка принесла ужин, Фенолио спрятал отложенные листки под одеяло. Мегги легла спать только тогда, когда за окном стемнело так, что холмы на фоне неба уже невозможно было разглядеть.

– Спокойной ночи! – тихо сказала она в ночи, как будто отец мог ее услышать.

Оловянного солдатика она посадила возле своей подушки.

– Тебе повезло больше, чем Динь-Динь, правда-правда, – шепнула она ему. – Баста засунул Динь-Динь в бутыль из-под вина и держит ее там, потому что думает, будто феи приносят счастье. Знаешь, что я придумала? Если мы когда-нибудь выберемся отсюда, я вырежу тебе из картона такую же танцовщицу, как в твоей сказке.

Но солдатик опять промолчал. Он только смотрел на девочку грустными глазами, а потом чуть заметно кивнул. «Наверное, он тоже лишился голоса, – подумала Мегги. – Или он и не умел говорить? Похоже, рот у него ни разу не открывался. Была бы у меня книжка, – размышляла Мегги, – я могла бы проверить это или попыталась бы вычитать ему танцовщицу. Но книгу забрала Сорока. Она вообще все книги забрала». Оловянный солдатик прислонился к стене и закрыл глаза. «Нет, – решила Мегги, – танцовщица разобьет ему сердце!»

Засыпая, она некоторое время еще слышала торопливый скрип пера Фенолио, которое бегало по бумаге от буквы к букве, словно челнок, ткущий полотно из черных ниток…

В ту ночь Мегги не мучил кошмар, ей приснился просто сон: она была дома в комнате, похожей на ту, где она жила у Элинор. С ней были Мо и мама, выглядевшая почему-то как Элинор, но Мегги точно знала, что это та самая женщина, которая висела в сетке вместе с Сажеруком. Во сне человеку дается знание. Он знает о том, что, например, глазам верить нельзя. Просто знает. Мегги не терпелось сесть рядом с мамой на старый диван, что стоял между книжными полками Мо, но кто-то тихо позвал ее: «Мегги!» Она решила, что не станет отзываться, ей хотелось, чтобы сон длился без конца, но голос все звал и звал ее. Голос был знакомый. Когда Мегги открыла глаза, у ее постели стоял Фенолио. Пальцы у него были перепачканы чернилами, черными, как ночь за окном.

– Что случилось? Я хочу спать! – Девочка повернулась к нему спиной.

Ей хотелось вернуться в сон, который еще не успел улетучиться из-под ее сомкнутых век. А может, на ее ресницы прилипла золотая пыльца счастья. В сказках так иногда случается. Оловянный солдатик тоже спал, свесив голову на грудь.

– Я закончил! – прошептал Фенолио, хотя за дверью было слышно, как храпит часовой.

На столе в неровном свете догоравшей свечи лежали исписанные листы.

Зевнув, Мегги села в постели.

– Нам нужно кое-что сделать, – еще тише прошептал Фенолио. – Срочно нужно проверить, смогут ли твой голос и мои слова изменить историю. Давай попробуем отправить оловянного солдатика обратно в сказку. – Он положил ей на колени исписанные листки. – Жаль, что пробовать придется с историей, которую придумал не я, но делать нечего.

– Как отправить обратно? Я не хочу отправлять его назад, – сказала изумленная Мегги. – Он же там погибнет, расплавится в печке.

– Да нет же! – Фенолио постучал пальцем по страницам, которые лежали у нее на коленях. – Я сочинил для него новую историю, и конец там счастливый. В том-то и была идея твоего отца: изменить уже придуманную историю. Он хотел переписать «Чернильное сердце», чтобы твоя мама вернулась обратно. Если такое возможно, Мегги, значит, любую историю можно изменить, переписав в ней то, что нам необходимо, например: кто попадет в книгу, кто из нее выйдет, чем она закончится, кто будет счастлив, а кто – нет. Понимаешь? Это только попытка, Мегги, но, если солдатик исчезнет, мы наверняка сможем изменить и «Чернильное сердце». Правда, я пока не знаю как, но надо подумать. Но прошу тебя, читай! – И Фенолио протянул Мегги фонарик.