Корнелия Функе - Чернильное сердце

Элинор, ничего не ответив, легла и притворилась, что спит. На рассвете, так и не сомкнув глаз всю ночь, она сменила Мо на посту, уговорив его немного поспать. Когда он заснул и его дыхание стало ровным, Элинор сняла черное платье, переоделась в свою одежду, причесалась и написала ему записку: «Уехала за помощью, вернусь к полудню. Прошу, пожалуйста, до моего возвращения ничего не предпринимай. Элинор».

Она сунула записку ему в руку, чтобы он обнаружил ее сразу, как только проснется. Проходя мимо Фарида, она наклонилась над ним, чтобы поправить сбившуюся повязку, и увидела, что куница вернулась. Зверек, свернувшийся клубком у мальчика под боком, посмотрел на нее маленькими черными глазками. Это вонючее создание никогда ей не нравилось, но Фарид привязался к нему, как другие дети привязываются к собакам. Элинор вздохнула.

– Присматривай за ними, ладно? – прошептала она на прощание.

Машина стояла на прежнем месте. Она была хорошо спрятана среди густых ветвей, и Элинор даже не сразу нашла ее, проскочив мимо. Мотор легко завелся. Минуту-другую Элинор с тревогой прислушивалась, но вокруг было тихо, лишь пели птицы, приветствовавшие наступивший день с таким восторгом, словно он был последним в их жизни.

До ближайшего поселка, через который они проезжали с Мортимером, было с полчаса езды, а там наверняка имелся полицейский участок.

Рано утром Мегги услышала в коридоре голос Басты.

Когда перед этим служанка принесла завтрак, Мегги спросила ее, что за выстрелы раздавались ночью в деревне, но девушка, с ужасом глянув на нее, только помотала головой и поскорее выскользнула за дверь. Наверное, она, как и другие, считала Мегги ведьмой.

К еде Мегги даже не притронулась. Фенолио тоже не стал завтракать. Он снова писал – без остановки, как одержимый, лист за листом. Он то рвал их, то вновь начинал писать, откладывая в сторону исписанные листы, морщился и тянулся за чистой страницей. Проходили часы, а неразорванных страниц по-прежнему было только три.

Услышав голос Басты, Фенолио сунул их под матрас, а разорванные стал запихивать под кровать.

– Мегги, скорее помоги мне! – прошептал старик. – Он ни в коем случае не должен увидеть их!

Мегги автоматически помогала ему, но думала совсем о другом: зачем пришел Баста? Может, у него есть новости? А может, он хочет увидеть ее реакцию на известие о том, что ей больше не стоит ждать Мо?

Фенолио снова сел за стол и, положив перед собой чистый лист, стал что-то быстро-быстро писать. И тут открылась дверь.

Мегги перестала дышать, как будто задержка дыхания могла остановить слова, которые готовы сорваться с языка Басты и которые разобьют ей сердце.

– Что случилось? – спросил Фенолио, отложив ручку и встав рядом с Мегги.

– Девчонку вызывает Мортола, – с раздражением сказал Баста: ему явно было не по вкусу заниматься такой ерундой – исполнять роль конвоира он считал ниже своего достоинства.

Мортола? Сорока? Что все это значит? Мегги посмотрела на Фенолио, но старик только недоуменно пожал плечами.

– Нашей птичке придется взглянуть на книгу, которую она будет читать сегодня вечером, – сказал Баста. – Чтоб не запиналась, как Дариус. Давай живей! – торопил он Мегги.

– Сначала скажи, что случилось ночью? – спросила она, не двигаясь с места. – Я слышала выстрелы.

– Похоже, твой отец хотел тебя повидать, но Кокерель ему помешал, – улыбнулся Баста и, схватив Мегги за руку, потащил из комнаты.

Фенолио пытался пойти за ними, но Баста хлопнул дверью прямо у него перед носом. Старик что-то крикнул вслед, но Мегги не расслышала – в ушах стоял такой шум, будто вся кровь билась о барабанную перепонку.

– Ему удалось скрыться, если тебя это утешит, – сказал Баста, когда они подошли к лестнице. – Но это не столь важно. Бывает, что и кошки, в которых метит Кокерель, иногда удирают, но потом наши люди все равно находят их трупы.

Мегги изо всех сил пнула его в коленку и, перепрыгивая через ступеньки, бросилась вниз по лестнице, но Баста догнал ее.

– Не делай так больше, крошка, – прошипел он ей в ухо с перекошенным от боли лицом. – Скажи спасибо, что сегодня на нашем празднике у тебя главная роль, а то бы я с удовольствием свернул твою цыплячью шейку. – И, схватив девочку за волосы, он потащил ее дальше.

Мегги больше не сопротивлялась. Даже если б она и захотела вырваться, все равно не смогла бы: Баста крепко держал ее за волосы и тащил за собой, как непослушную собаку. От боли у Мегги на глазах выступили слезы, но она отвернулась, чтобы Баста не видел их.

Он притащил ее в подвал, где потолок был ниже, чем в том помещении, куда их запирали с Мо и Элинор. Стены были выбелены, как в верхней части дома, и так же, как там, здесь было много дверей, но их, похоже, давно не отпирали. На некоторых висели тяжелые замки. Мегги вспомнила о сейфах, про которые ей рассказывал Сажерук, и о золоте, которое Мо вычитал Каприкорну в церкви. «Они промахнулись, – подумала она. – Точно промахнулись! Иначе и быть не может – хромоногий никудышный стрелок и совсем не умеет целиться».

Наконец они остановились у двери с красивыми разводами, наподобие тигриной шкуры. В свете голой электрической лампочки, освещавшей подвал, древесина отливала красным цветом.

Перед тем как постучать, Баста тихо сказал Мегги:

– Не вздумай, милочка, вести себя с Мортолой так же дерзко, как со мной, а то она подвесит тебя в сетке под потолком церкви, и ты будешь там висеть, пока от голода не начнешь грызть веревки. У меня, по сравнению с ней, сердце мягкое, как у любимого плюшевого мишки, которого маленьким детям кладут в кроватку, чтобы им снились сладкие сны.

Мегги почувствовала у себя на лице его дыхание, отдающее мятой. Никогда в жизни она не съест ничего, что имеет запах мяты.

Комната Сороки была размером с танцевальный зал. На таких же красных, как в церкви, стенах висели картины в золоченых рамах, на которых были изображены люди и дома. Картин было так много, что они теснились на стене, как толпа на маленькой площади. В самом центре висел портрет Каприкорна в массивной раме. Художник, написавший его портрет, был такой же неумелый и безвкусный, как и скульптор, изваявший статую Каприкорна в церкви. Его лицо на портрете было более круглым и мягким, чем на самом деле, а странной формы рот под коротким и широким носом был похож на экзотический плод. Только глаза были схвачены верно. Будто живые, они смотрели на Мегги сверху вниз с таким выражением, словно Мегги была лягушкой, которой собираются вспороть брюшко, чтобы посмотреть, что там у нее внутри. В деревне Каприкорна Мегги поняла одну вещь: самое страшное выражение на человеческом лице – это безжалостность.