А Говард - Новая Королева

Суета вокруг больничной кровати Джеба отражается в оконном стекле. Моего мужа окружают родные – наши двое сыновей и дочь, их супруги, дети, внуки. Нет Дженары и Корбина – она в доме престарелых, он на кладбище. Но все наши племянники и племянницы прислали цветы и полные добрых слов открытки в попытке утешить и подарить надежду.

Вот уж чего я точно не ощущаю.

Всего две недели назад Джеб был абсолютно здоров. А потом, после самого обычного врачебного осмотра, наш мир перевернулся вверх тормашками. Уродливые слова – «злокачественная», «агрессивная», «неоперабельная» – вторглись в нашу счастливую жизнь, искалечив ее и истощив, точь-в-точь как тело больного. Врач сказал: в лучшем случае, полтора месяца. Обещать большего невозможно.

Но он ошибся, потому что не знает: у моего мужа осталось неистраченное желание.

Шуршит одежда, ноги стучат по кафельному полу: часть толпы выходит из палаты и направляется в столовую, чтобы поужинать. Остаются только наши трое детей, у которых – как и у меня – нет аппетита, и двое правнуков, которые уже поели.

Джеб держится молодцом и выдумывает дурацкие истории о лиловых пятнах от уколов у себя на руках. Он не смеет открыть детям правду: это – результат первой серии химиотерапии, от которой ему было больно и уныло.

Наши правнуки – трех и пяти лет – по очереди присаживаются на край кровати, пытаясь подобраться поближе к Джебу.

– Не-ет, это не тараканьи следы, деда, – сердито говорит светловолосая и голубоглазая Алисия, ласково касаясь морщинок на лице Джеба.

Время сделало его внешность еще более утонченной и красивой, хотя Джеб прожил почти восемьдесят лет. Он улыбается и целует пухлые пальчики девочки. Он обожает обоих правнуков, но Алисия занимает в его сердце особое место. Она – точная копия меня в раннем детстве, с той же долей цинизма и серьезности, и Джеб не в силах устоять перед желанием позабавить ее.

– Конечно, это следы, – говорит он. – Тараканы обмакивают ножки в чернила и ходят по мне, пока я сплю. Они рисуют карты на моей коже, потому что знают, что волосы у меня сделаны из волшебных серебряных нитей. Тараканы хотят найти клад.

Слабый фиолетовый свет струится сквозь окно и танцует на его густой белой шевелюре. Страшно подумать, что волосы у Джеба будут выпадать клоками, и он облысеет.

Алисия хихикает. Ее очаровательный звенящий смех эхом отдается в холодной комнате и ласкает уши, давая передышку от мрачных мыслей.

– Правда, деда? – вскрикивает Скотти, влезая в разговор.

Бойкий пятилетний мальчуган пытается оттолкнуть сестренку, чтобы поближе взглянуть на волосы Джеба, и она чуть не падает с кровати.

Я испуганно оборачиваюсь, но наш старший сын подхватывает девочку и усаживает на место, возле подушки.

– Скотти, я тебе говорил: никакой возни на кровати. Здесь слишком много проводов и приборов. Веди себя хорошо, иначе придется слезть.

– Хорошо, дедуля, – отвечает Скотти, наклонив темную головку, и его карие глаза делаются грустными.

– Вот озорник, – говорит Джеб и треплет малыша по голове.

Лежа под одеялом, бледный и пожелтевший, мой муж кажется намного меньше, чем я помню.

Мы оба кажемся меньше.

Я вздыхаю и снова поворачиваюсь к окну.

Часы на стене тикают. Обратный отсчет. Я заламываю сморщенные руки.

Сколько у нас осталось времени? Сколько часов, минут и секунд, чтобы попрощаться? Я обожаю свою семью, но, пока родные здесь, все личные чувства, которыми я хочу поделиться с Джебом, не в силах сорваться с языка. Спящие мысли, оборванный шепот…

Бьет молния, и стены озаряются желтым светом. Наш младший сын – сорокачетырехлетний Джексон – сидит в кресле, уткнувшись в рисовальный планшет, который лежит у него на коленях. Он всегда был больше остальных похож на меня. Тихий, вдумчивый, серьезный. У Джексона есть склонность с головой уходить в рисунки, когда он встревожен или расстроен. Он, видимо, доводит до совершенства очередной заказ из архитектурной фирмы.

– Мама, ты должна это видеть… – доносится голос дочери.

Я узнаю этот тон. Она пытается вытянуть нас из эмоционального штопора. Дочь всегда была нашим семейным миротворцем и вдохновителем.

Я поворачиваюсь к ней, прижавшись плечами к окну. Стекло холодит дремлющие под кожей крылья. Викториана достает фотографию из обувной коробки на тумбочке и протягивает мне. На ней внизу белая наклейка с черной подписью: «Дэвид Натаниэль Холт – рыба без воды».

– Помнишь, когда дядя Корб сделал эту фотку? – спрашивает она.

Я киваю. Да. Сорок девять лет назад. Джебу было тридцать, а мне двадцать восемь.

Мы смеемся и шлепаем по воде с нашим первенцем. В моем животе – второй ребенок, и мы понятия не имеем, что это девочка.

Тот пляж стал нашим любимым местом для семейного отдыха. Туда приезжали мои родители, мама Джеба, Дженара и Корбин и их двое детей. Я рассматриваю счастливую пару на снимке. Как будто это было целую жизнь назад. Мы с Джебом держим двухлетнего Дэвида за пухлые ручонки, приподняв его, так что он едва касается воды босыми ножками. Он – единственный из наших троих детей, кому никогда не нравилось плавать. Дэвид не боялся воды – он охотно мылся в ванне и принимал душ. Просто он не любил мочить купальные шорты. Они липли к телу, и от этого он злился.

Мокрое от слез лицо Викторианы немо взывает о помощи. Она выразительно смотрит на Дэвида, который по-прежнему стоит над внуками. Он забирает Скотти и переходит на другую сторону кровати, к Викториане, предоставив Алисии возиться с волшебными прадедушкиными волосами.

Дэвид ободряюще касается ямочки на подбородке Викторианы, а потом наклоняется, чтобы Скотти мог порыться в фотографиях. Головы брата и сестры почти соприкасаются. У обоих – темные, как у Джеба, волосы и зеленые глаза. Если бы не разница в два года и не очаровательная хрупкость Викторианы, столь не похожая на мужественное, мускулистое сложение ее брата, их считали бы близнецами.

Викториана тычет его углом фотографии в плечо:

– «Ой-е-ей, не намочите мне трусы, а-а, какая гадость!» Ну и плакса ты был, братец.

Я горько улыбаюсь. Иногда она так похожа на тетю Дженару, что я готова плакать от тоски.

Дэвид фыркает:

– По крайней мере, для… чувствительных людей есть нудистские пляжи. А вот от птиц никуда не денешься. Они везде.

Он достает фотографию, на которой девятилетняя Викториана спасается бегством от курицы в детском зоопарке, и выставляет снимок на всеобщее обозрение.

– Да, да, Вики, – с ухмылкой говорит он. – Конечно, я был плаксой.

– Эй, – она тычет брата локтем. – Я вовсе не боюсь птиц. Я к ним нормально отношусь… просто терпеть не могу, когда вокруг кто-то порхает. Особенно насекомые.