Сет Дикинсон - Бару Корморан, предательница

Что за загвоздка в этих пактах и боевых кораблях?

Ничего, она обязательно все исправит!

Но сперва следовало добраться до самого торга. Когда семья Бару разместилась в каноэ, девочка заняла место на носу, мать Пиньон и отец Сальм начали грести, а Солит принялся нервно оберегать телескопы. Ветер с моря взбаламутил стаи чернети и крохалей, и птицы недовольно взмыли вверх. Оравы поганок, цапель, качурок и фрегатов старались перекричать друг друга, а в вышине над ними парили огромные поморники, черные, точно клинья ночи, вбитые в синее дневное небо. Бару упорно старалась сосчитать их – каждую разновидность в отдельности.

– Бару Корморан, – ласково сказала мать Пиньон. – Подходящее мы тебе дали имя.

Мать была штормовой волной, неторопливой и могучей молнией или ярким лучом солнца. Когда Бару читала о пантерах, то моментально представляла себе темные глаза Пиньон и ее белозубую улыбку.

Мать работала веслом, и удары деревянной лопасти были ровны и размеренны, как морской прибой.

Согретая любовью, Бару встрепенулась и обняла сильную материнскую ногу. Ей не терпелось похвастать точным подсчетом птиц.

Они отыскали причал, выгрузили телескопы, и торг взвихрился вокруг них. Лавируя в толпе, среди множества коленей и лодыжек, Бару отстала от родителей и быстро на что-то отвлеклась. Остров Тараноке сызмальства был торговым портом – удобной безопасной гаванью для ориатийских дромонов и каноэ островитян, – и Бару чувствовала себя здесь как рыба в воде. Бартер, бумажные деньги, арбитраж – все это было ей знакомо. Именно тут совершались крупные и мелкие купеческие сделки и можно было купить любое заморское чудо.

«Мы продаем сахарный тростник, мед, кофе и цитрусы, – объясняла ей мать Пиньон, – а покупаем ткани и парусину. А еще мы меняем различные деньги, которые требуются другим торговцам, – так что будь внимательнее, Бару!»

Но Бару можно было об этом и не напоминать.

Внезапно она напряглась и замерла, навострив уши. В воздухе буквально витала тревога. Все вокруг было хрупким и неустойчивым, словно на остров надвигался шторм, и никто не понимал, как от него спастись и что можно предпринять.

Торг был пропитан диковинными ароматами, но в терпкой смеси Бару сразу распознала привычные запахи печеных ананасов, имбиря, красной железистой соли и аниса. За дробью барабанов, за возгласами танцоров и воплями зрителей на уруноки, ориати и новом торговом языке – афалоне – угадывался звон монет и перестук жемчужин, переходящих из рук в руки.

– Соли-и-ит! – заныла Бару. – Я хочу посмотреть!

Солит широко улыбнулся. Кузнец, он был щедр ко всем своим творениям, включая и Бару.

– Помню! Беги погуляй.

Прекрасно! Сейчас она выяснит, что означает словечко «пакт».

Бару отыскала прилавок, выкрашенный в белый цвет Маскарада. Мужчина, следящий за тем, чтобы его товар не украли, мог издали сойти за тараноки, но разрез глаз и плоский нос выдавали в нем иноземца. Он торговал рулонами ткани, сотканной из шерсти овец (по мнению Бару, эти кудлатые бестолковые твари были абсолютно безмозглыми и ни на что не годились).

Бару уставилась на продавца. «Наверное, он фалькрестиец», – подумала она. Еще при первой встрече с фалькрестийцами Бару отметила их тяжелые челюсти, глубоко посаженные глаза и светло-коричневую, цвета меди или овсяной соломы, кожу. С тех пор они совершенно не изменились.

Мужчина явно скучал, поэтому Бару безо всякого стеснения вскарабкалась на прилавок. У купца имелась и охрана – две бритоголовые женщины в матросских бриджах, однако они вовсю развлекались, пытаясь преодолеть языковой барьер, который оказался преградой между ними и молодым таранокийским рыбаком.

– Привет, дорогая! – оживился купец. – Не нужна ли твоим родителям ткань для теплой одежды?

Он сдвинул в сторону образцы, освобождая место для гостьи. Бару с интересом отметила, что его уронокийский превосходен. Вероятно, это очень целеустремленный купец или ему легко даются чужие языки, а заодно и культура – иноземцы редко понимали, как выразить дружелюбие по-таранокийски.

– Почему они лысые? – осведомилась Бару, указывая на охранниц, которым хватило скудного запаса слов и жестов, чтобы вогнать рыбака в краску.

– На кораблях бывают вши, – объяснил купец, устало оглядывая торг из-под тяжелых бровей, стерегших его глаза, точно крепости. – Вши живут в волосах. А теплая одежда твоим родителям не нужна, учитывая здешний климат! И о чем я только думал, отправившись сюда торговать шерстяными тканями? Я вернусь домой нищим!

– Нет! – заверила его Бару. – Мы много чего делаем из такой ткани! И мы можем продать ее с выгодой купцам, отправляющимся на север. Ты принимаешь бумажные деньги?

– Предпочитаю звонкую монету и драгоценные камни. Но когда покупаю что-либо, расплачиваюсь бумажными деньгами – банкнотами.

На прилавке лежала и стопка палимпсестов – пергаментных листов из овечьей кожи, исписанных чернилами, которые можно соскрести и писать снова.

– Это твои расчеты?

– Да, и они слишком важны, чтобы показывать их тебе! – Купец раздраженно дунул, отгоняя назойливую муху. – Значит, твои родители пользуются бумажными деньгами?

Бару поймала муху и раздавила ее.

– Вначале их никто не хотел брать. Но теперь ваши корабли приходят так часто, что бумажные деньги есть у каждого – ведь на них можно купить столько всякой всячины!

Сделав паузу, Бару задала вопрос, ответ на который она, разумеется, знала, (просто знание порой было полезно скрывать):

– А ты из Маскарада?

– Из Империи Масок, дорогая, или же – Имперской Республики. Сокращать это название невежливо. Да, мой дом находится именно там, хотя я не бывал в Фалькресте уже несколько лет.

Купец, по-отечески нахмурившись, взглянул на охранниц, будто опасался, что они тоже нуждаются в присмотре.

– Вы хотите завоевывать нас?

Купец задумчиво сощурился и медленно перевел взгляд на Бару.

– Мы никогда никого не завоевываем. Мы не ввязываемся в кровопролитные побоища, которым вдобавок сопутствуют моровые поветрия. Мы пришли как друзья.

– А почему ты продаешь товар за монеты и драгоценные камни, а покупаешь за бумагу? – упорствовала Бару, невольно изменив форму речи в подражание матери. – Если я верно понимаю, вы забираете у нас все, чем можно торговать с другими, а взамен даете бумажки, которые не возьмет никто, кроме вас.

Взгляд торговца тканями внезапно сделался пронзительным.

– Мои родители беспокоятся, – объяснила Бару, смущенная неожиданной переменой.

Купец подался вперед, и Бару осенило. Точно такое же выражение лица ей доводилось видеть и раньше: глаза мужчина светились алчностью.

– Твои родители здесь?