Оксана Демченко - Карты четырех царств [СИ]

Грифель лёг боком и заскользил по полю, заполняя в том числе и всю карту иерархии, богато даруя фону тёмные тона. Пальцы Ула подправили их, наметили танцующий ритм бликов, неуловимых движений и вздохов полумрака. Сквозь загадку тьмы легла почти незримая тропка. Угольно-черным нарисовался силуэт идущего. Мощная фигура, птичья маленькая голова под капюшоном. Посох в левой руке… тенью реет выше невидимый ворон, прорисованный черным по чёрному. Вдали тонко, неярко, намечается свет. Совсем немного его, одна капля…

Ул выдохнул, хватанул горящими лёгкими воздуха, лишь теперь заметив: всё время работы он не дышал! Он был там, на тропе, во мраке, где нельзя дышать, если ты — не Ворон Теней. Особенный вервр, который, кажется, и не совсем вервр. Не зря его поймали и заперли здесь, подальше от любых миров, игр и иерархий. Ул нащупал основу нового рисунка — карту, рывком выдрал из камня…

— Вторжение, — обречённо взревел Ворон. Осёкся и сник.

Карта с запертыми наглухо вратами не вырвалась из свежего рисунка и не разрушила его. Воистину стала с ним — цельной. Тропа, силуэт и птица, чёрная на чёрном, незримая, но очень живая… всё медленно пропало за вратами, потому что они — грань.

— Не знаю, но чую, — сползая на ледяной камень, выдохнул Ул. — Ты весь — тайна. Больше, чем даже сама Осэа.

— Неплохой ответ, — Ворон поддел карту и пристроил себе на руку выше локтя. Рисунок врат врос, делаясь татуировкой. — Толковая работа. Я вспомнил. Врата — мой знак, я сам так понял однажды. Врата меж живым и мёртвым, явным и тайным, допустимым и запретным… Сиу!

Ворон расхохотался, и море камня всколыхнулось, расплескалось брызгами огня, вздыбилось… Из недр холодного, серого покоя вырвалось огненное многоцветье. Расправило крылья, встряхнулось, танцуя на гибких журавлиных ногах, расправляя радужный хохолок.

— Мой полдень, Сиу, — трогая грациозный изгиб птичьей шеи, улыбнулся Ург, и его тёмное лицо смягчилось. — Мы снова вместе и снова свободны.

— Ты поможешь? — робко уточнил Ул.

— Сильных просить опасно, будет расплата, такова судьба… Да, я помогу в той просьбе, с которой ты пришёл, но именно поэтому не смогу всматриваться в иное дело, которое тебе предстоит. Я не спасу тебя от быстрого и спорного решения, такова расплата. Я не пройду за тебя твой путь, наследник. И не пройду его рядом с тобой. Пойми. В точности так Шэд не смеет помочь своему вервру, хотя жаждет снова быть с ним соединенным. Две стороны силы должны быть равны. Шэд могуч… Его вервр не может быть слабее, иначе он выгорит. По той же причине Сиу не вмешивалась и ждала моего пробуждения. Она — яростный свет. Прежний раб карты не снес бы подобного. Не согласиться на меньшее — значит, совершить благо, а не впустить зло.

— Я понимаю. Честно. Больно, но я понимаю.

— Понимаешь, не внёс обязательств в рисунок… Я благодарен за полноту свободы, но предупреждаю, для тебя это будет сложно.

— Тяжело слушать мудрых и древних. Ум кипит, а догадок — крохи, — горько усмехнулся Ул. — Идём?

— Да.

Такой простой, однозначный ответ наполнил душу Ула сиянием и теплотой. Один шаг — и вот он, серый мир Турвры.

Ул сразу увидел глаза Алеля, полные надеждой и болью. Затем отметил: это главный зал архива, в кресле сидит попечитель, он окончательно бледен и слаб, но — жив. Значит, освободить Ворона удалось быстро.

— Ург, бог дикости и проклятие науки, — отступая на шаг, вымолвил Алель, не веря себе и кланяясь глубоко, почтительно. — Но здесь же город… Как случилось, что вы свободны и согласны помочь? Но, надеюсь, вы не станете воздвигать тотем и начинать…

— В бубен дать всяко успею, — усмехнулся Ург, и глаза его полыхнули тьмою. — Дикость… много ты понимаешь, деревяшка. Когда убивают твой лес, гибнут мои люди, лучшие люди мира. Хранители первозданности. Ты прежде звал их примитивными. Утонченный Алель, ценитель парков и цветников. Отрыжка дворцового стиля.

— То есть вас можно не знакомить, — улыбнулся Ул, пристраиваясь на подлокотнике кресла и трогая запястье попечителя. — Мастер, вы не переживайте. Они полыхают, как пустая зарница. Не будет ни грозы, ни бури.

— Ну-ну, — Ворон повёл плечами, осмотрелся, кивнул явившемуся на шум инженеру. — Тотем строить… зачем? Тут и без моих усилий во всю поклоняются железному богу. Я уважаю железных, пока они не делаются прожорливы сверх меры. Эй, деревяшка, что задумал? Сила твоего мира гниёт, источник заилен и нет в нем тока живого.

— С тобой мы могли бы сделать непосильное, — осторожно предположил Алель. — Нельзя менять людей, но ведь ты… ты всегда менял. Сращивал. А порою в гневе разделял.

— Сращивал, — кивнул Ург. Покосился на Ула. — Эй, не мешайся. Стань в сторонке, мы не полезем в то, что зовётся устройством общества. Лишь перекроим тела так, чтоб яд был им безвреден. Но предупреждаю: назад пути не будет.

Альв смущённо поклонился попечителю и инженеру.

— Простите, вы могли бы спросить у других: люди готовы стать немножко, самую малость… растительными? С точки зрения разума это вас не изменит, но память расширится и некоторые аспекты… Это сложно изложить детально и внятно. Видите ли… — альв обречённо вздохнул, осознав бесконечность предстоящих пояснений и огромность сомнений людей.

Попечитель жестом остановил разговор. Глянул на инженера. Тот махнул рукой и широко улыбнулся. Старик поправил очки, попытался встать. Ул помог, поддержал под локоть.

— Я двести сорок третий попечитель в непрерывной летописи этого города от времён последнего большого ремонта, когда мы потеряли часть знаний и памяти, — тихо, чуть прикашливая, выговорил старик. Бестолково поправил очки и опустил дрожащую руку. — Что бы ни решили о моем безумии люди, но я приму это бремя. Мы могли бы очень долго слушать вас и ещё дольше пересказывать прочим. Ничего не станет понятнее и проще от пояснений. Это вопрос доверия к мастеру, а не допустимости предложенных мер в плане этики или закона… Вот так я вижу. На правах попечителя я сразу дам ответ. Мы верим мастеру Улу, безоговорочно. Значит, мы согласны. Ради Ула я скажу: пояснять вовсе не надо. Это… успеется и позже.

Глубоко в груди Ула боль натянулась нарывом — и лопнула горячим, мучительным облегчением. Ул сморгнул слезинку, плохо понимая, отчего так шумит в ушах. Мир покачивается, и надо прилагать усилия, чтобы усадить попечителя и не рухнуть самому…

Как можно согласиться вслепую невесть на что — «ради Ула». Да он прожил тут ничтожных, коротких пять лет. Да он похоронил больше больных, чем вылечил! И никто из выживших не стал здоров по-настоящему, чтобы и язвы зарубцевались, и зубы новые блеснули на месте утраченных, и волосы отросли…

— Толковые люди, мне такие по сердцу, — Ург бросил на попечителя быстрый взгляд из-под бровных дуг, тяжёлых, как пещерный свод. Глянул на альва. — Ну что, без пробы, деревяшка? И так шум поднимем, ох как мало времени останется.