Оксана Демченко - Карты четырех царств [СИ]

— Я палач, — щурясь и облизывая клыки, промурлыкал рыжий вервр. — Моя работа — убрать из мира людей. Их ошибки исчерпали их право на жизнь.

Ул покривился и смахнул солёные брызги. Они видел глазами две фигуры… и никого не ощущал душою. Пусто! Ни тепла, ни того света, что порою прячется на дне самых безразличных глаз, ни движения намерений и чувств. Когда-то оба эти существа были бессмертны. Теперь они стали мертвы, но не утратили способности причинять вред… а вот пользу нести уже не умели. Огонь души угас, и лишь пустой очаг его — тело — остался нерушим.

— О хранительница Осэа, я нашел ответ на тот свой детский вопрос: «Зачем?», — негромко сказал Ул, не сомневаясь, что будет услышан. — Для людей любой вред, самые страшные ошибки, ограничены смертностью и привязанностью к одному миру. Для бесов нет границ и нет смены поколений. Зачем же ограничивать и надо ли? Порой, увы, надо… Палачи вынуждены и даже обязаны причинять смерть бессмертным, чтобы защищать смертную жизнь. Сейчас я вижу однозначность приговора. Если есть преступление, должно последовать наказание, для вечных такой закон важен. Иначе вечность заполнится отребьем самого жуткого толка.

Ул говорил и ощущал, как покой наполняет его, вытесняет лишние мысли, сомнения, чувства… Ул добыл из кошеля при поясе карту, на которую не смотрел очень давно. Все та же она — карта палача, взятая у беса Рэкста. Белый конь несёт всадника с обнажённым клинком. Под копыта бросается, скалясь, то ли змей, то ли дракон — белый с алыми когтями и клыками… Смазанным следом движения мелькает на фоне сам Шэд — тот, кто не желает начинать войну, но готов к сражению всякий день и бьётся только всерьёз.

Ул нащупал грифель, перевернул карту и быстрым движением нанёс на чистое поле оборота личный герб. Очень простой — он ведь болотный ноб, выскочка без родословной и славы поколений… Но у него, Клога хэш Ула, в гербе есть алая лента. Это главное! Алые нобы не могут победить без правды, как не могут и проиграть бой куда более сильному противнику, если правда на их стороне. Ул верил в это и думал об этом, когда повернул карту гербом к бесам иерархии. Мельком отметил, как ссыхается и стареет кожа Алеля, вдруг осознавшего, что именно держит в руке друг Ул.

— Эй вы, оба! Вы совершили преступление, войдя в чужой мир с целью убийства и разрушения. Вы обвинили людей в грехах, за которые ответили болью и смертью их очень давние предки. Здесь, сейчас, только один из всех бесов имеет право и силу называться палачом. Я, Клог хэш Ул, вижу мёртвые души в живых телах. Я обязан исправить это.

Ул опустил руку и, плохо сознавая свой жест, потянулся к сабле у бедра, к сабле, которую носил всего-то несколько дней, когда получил герб и титул ноба, когда жил в Тосэне и готовился вытерпеть мученическую роль свидетеля на помпезной свадьбе друзей — Дорна и Чиа, Сэна и Лии…

Пальцы сомкнулись на рукояти. Сабля с лёгким вздохом покинула ножны. Ул даже не успел удивиться тому, что добыл оружие… из воздуха?

— Невозможно, — проскрипел горгл, в крупной дрожи кроша челюсти и рассыпая песок с зубов. — Нет…

Движения атла никто не заметил. Просто он сразу оказался вплотную к врагу! Сабля с сухим звоном раскроила надвое треснувший камень тела горгла. Одновременно свободная рука Ула напряглась, встала плоско и выбросила веер чистой серебряной силы, совсем как учил Шэд, нападая бессчётное число раз… Горгл напоследок обречённо взвыл, посыпался песком, потёк горячем плачущим огнём, распластался лужей бессилия…

Рыжий вервр зарычал и затявкал, отращивая мех гуще, а когти — длиннее.

— Я тебе не по силёнкам, недоросль, — оскалился он.

Бросился вперёд, поднырнул под саблю, распарывая бок и пробуя закончить бой одним ударом. Вервр-палач был невероятно быстр! Он обладал опытом и звериным чутьём опасности, он предугадывал всякий выпад, любое движение и даже намерение… И всё же он был мёртв внутри. Он и помыслить не мог, что Ул однажды ослепил самого багряного Рэкста. Что Ул одолел девятиглавого Шэда! Что ещё ребёнком он умел вставать, когда в голову бросали камень — вставать и просто вытирать кровь. Без ярости. Без сумасшествия. Без потери внимания и контроля…

Три раны, чёрный день перед слепым взглядом залитых кровью век, зазубрина на сабле — такую цену Ул заплатил за смерть тела того беса, что уже был мертв душою. И в посмертии звался палачом, и всей своею ледяной душонкой желал быть именно убийцей.

Ул сполз по покатому валуну, уткнулся лицом в песок у линии прибоя. Ощутил, как под спину его перехватывает Алель, тормошит, умывает…

— Что ты наделал, — в ужасе шептал альв, обнимая ладонями голову Ула, делясь силой по мере возможности и опыта. — Откуда у тебя эта карта? Что это вообще за карта? Как можно взять чужую и скрыть это от всех?

— Не карта, а долг, — кое-как выдохнул Ул, понимая, что лёгкие снова работают, а не хрипят прорванным мешком… — Там много смыслов, теперь я чую их: палач, алый ноб, и ещё воздаяние. Всё вместе, вот такая стала карта, когда я сполна её… перевернул. Помоги сесть. Я много сделал, но всё же еще не дорисовал и толком не прочувствовал главное. И, кажется, времени мало. — Ул рассмеялся, кашляя и давясь сгустками крови. — Я вряд ли запросто увижу королеву, обо мне теперь знают многовато и значит, будут принимать меры… Но — не важно. Мне больше нечего спросить у неё. Попечитель прав, важно верить гостю, а не слушать без конца, как шуршат пояснения, обёрнутые в ложь слов. Тогда… зачем? Зачем это встреча мне и зачем ей?

Змейка — частица Шэда — скользнула с запястья, распахнула клыкастую пасть и принялась деловито заглатывать саблю… которая пропадала бесследно по мере движения пасти. Скоро осталась лишь рукоять и узорно обвитая по кромке лезвия морда змея… Его хвост заплелся на запястье и притянул туда полусъеденное оружие.

— Так носят атлы? — не имя сил улыбнуться и всё же раздвигая губы в улыбке, спросил Ул. — Благодарю… удобно.

Змей прикрыл узкие лукавые глаза. Теперь крохотный Шэд — украшение ножен… Чего в этом больше, издёвки или правды? Шэд воистину ножны на клинке ярости! Он всегда воюет всерьез… и всегда не желает начинать первым большой войны.

Сэн с отвращением принюхался. Прогорклое масло, которое распорядители столичного градоправителя выдают для ночного освещения — вездесуще. Запах пропитал одежду, кожу… запах въелся, и иногда Лия насмешливо щурится, напоказ прогоняя этот запах движением веера. Но вслух не укоряет. Разве иногда, утром, на ухо… Мол, бедняга муж, измены невозможны, кого ты ни обними, даже случайно, весь двор унюхает прогорклую интрижку. Лия умеет шептать в ухо, так по-домашнему… Сэн мечтательно улыбнулся, присел на конёк крыши и вытянул ноги. Увы, домой идти рано, до рассвета далеко.