Оксана Демченко - Карты четырех царств [СИ]

— Да. Позже станет… поздно отпускать тебя.

Вервр сел и выбросил из заплечного мешка вещи Аны. Нащупал кошель и рывком содрал с пояса. Вскинул почти пустой мешок — и зашагал прочь. Не оглядываясь. Не спотыкаясь. Он слепой, но не нуждается в глазах, чтобы знать, как Ана смотрит вслед — бледная, удивлённая. Даже, пожалуй, растерянная. Разговор — полагает Ана — начала она, но разве к такому итогу желала продвинуть его?

— Мягкость? Хоть бы раз не вывернул наизнанку мои же слова и мысли, — намеренно громко сказала Ана. Привстала на цыпочки и закричала, прикладывая ладони рупором ко рту: — Эй, сам-то… помягче! Если что, зови! И перезимуй, не разнеся Корф в щепу! Тоже мне, отпустил. Тоже мне… страшно ему. А мне — нет? А мне не страшно его одного… Вот же наговорил! Вот же… уф…

Ана, по сопению понятно, именно теперь окончательно надулась на вервра, себя и мир, а заодно на Ному — зачем плакала та и стала причиной ссоры? Вервр рассмеялся, поправил мешок и побежал. Зимовать в Корфе он не собирался. Но посетить город и поговорить о том, что прежде было в умолчании — просто обязан. Советы атлов, даже очень юных, важно выслушать и принять в душу. Так было прежде. Возможно, правило не изменилось?

Дорога на юг ложилась гладко. Слишком гладко. Без Аны шагалось легко, и всякий шаг оставался… пуст. Но вервр запрещал себе думать, насколько он привык и привязался. Насколько размяк. Ему ли не знать, вечность — ледяная пещера. Пустая, гулкая, и сколько по ней ни бреди, свет вдали не забрезжит. А привидится если, лишь для обмана и новой боли…

Корф издали встретил яркими запахами большого осеннего торга. Портовый город гулял широко, даже яростно. Когда вервр миновал ворота, он заметил безродного писаря. Ничтожный человечишка облокотился на княжьего личного посланника, на увешанного золотыми побрякушками ноба! Богач был до такой степени пьян, что нищеброда-писаря не заметил и не пришиб…

В городе чудили по полной. Моряков штормило от стены к стене, местные тоже натыкались на рифы телег и скалы домов. Синяков не считали. Стража икала, путая статуи с начальством и — что куда опаснее — наоборот!

От людей и повозок рябило сознание, собирать картину по слуху делалось трудно: слишком шумно! Кажется, весь город валил навстречу вервру и норовил вынести его назад, за ворота. Но вервр брёл и грёб, преодолевая встречное течение. По крикам и перебранкам он уже понял: все, кто еще мог осмысленно перемещаться, спешат на конный праздник, о котором внезапно сообщили поутру — мол, такова милость градоправителя… Князь поддержал всеобщее безделье и выкатил бочки с вином из личных погребов. Не удивительно, что перегар заполнял улицы под крыши, и сдобрен он дымком: само собой, в неразберихе что-то где-то горит или тлеет. Наверняка злые пожарные уже наводят порядок, наминают бока виновным и неповинным — те и другие просто обязаны ответить за возмутительную трезвость борцов с огнём.

— Корф, — промурлыкал вервр. — Не скучно.

От сказанного спину проколола игла боли. «Скучно» — слово беса Рэкста. Так часто оно повторялось, что теперь клинком торчит в незаживающей памяти о себе прежнем…

Толпа поредела, лишь когда вервр выбрал путь по тесным улочкам-лабиринтам срединного старого города. Ни окон, ни прямых углов, ни внятного направления… здесь сплошь — тупики, гнилые болотца помоев и нечистот, слежавшиеся пласты прелой листы невесть с какого года, холмы рыбной чешуи. Весь квартальчик — изнанка благополучия, сокрытая за золочёными фасадами лучших трактиров и богатейших домов знати. Кишечник города, где, как черви, ползают трубочисты, мусорщики, золотари, воры… По щелям и подвалам таятся нищие, бездомные и прочее отребье. Кроме них «кишечник» переваривает и семьи беднейших служек трактиров, тех, кто чистит рыбу за порцию разбавленного варева и выгребает мусор за кусок хлеба.

Минуя шуршащие лазы и тёмные подворотни, населённые невидимками, привычно прячущимися даже от слепых, вервр сунул руку в недавно раздобытый кошель, выудил со дна горсть меди и стал её крошить по малой монетке, как рыбную приманку… Косопузая детвора нищего квартала имеет хватку от рождения — вон, выполз особо даровитый, не старше года: цапнул медяк и умотал в нору, шустро виляя задом. Ходить еще не умеет, а выживать уже обучен.

С высокой крыши соскользнул, цепляясь за мелкие шероховатости камня, более взрослый и сильный обитатель теневого мира. Лет пятнадцать, — прикинул вервр и остановился, кивнув прибывшему. Тот сжался пружиной, кланяясь и одновременно готовясь спастись бегством, если что.

— Хэш без… хэш безглаз, — выдохнул парень и притих.

— Хм, — удивился вервр и прочесал волосы назад, отбрасывая с лица. — Допустим.

Прозвище парень выговорил быстро, и сделалось понятно: оно не новое и привычное, звучит как «бес-глас». Уж первое-то слово именно бес, — еще крепче задумался вервр.

— Хэш Бесглас, — снова пробормотал парень, выпрямился и вежливо поклонился. — Велено пересказать вслух нашу надежду. Не согласитесь ли избрать соседний ход, что по левую руку, и не посетите ли мельком Мойный пятак?

Вервр благожелательно улыбнулся, выражая согласие. Люди сумерек отчего-то сразу опознавали в нем хищника. И запоминали, и умели показать уважение, хотя бы убираясь с дороги и не досаждая… Если они, выбрав очень специфическое прозвище, обратились с просьбой, значит, причина весомая.

Рука вервра стряхнула в лужу последний медяк, нарочито подрагивая, протянулась вперёд, совсем как у настоящего слепого. Уткнулась в кладку осклизлых камней ближней стены и бегло её ощупала. Пацан усмехнулся, показал выбитый зуб, со свистом выдохнул: поверил, что бегство не потребуется. Сунулся под руку, принимая роль поводыря. Щёлкнул пальцами, зыркнул на кого-то мелкого и услужливого — и скоро в ладонь вервра легла крепкая палка. Выбивая ею сложный праздничный ритм, шагать стало куда веселее.

— Бес-глас, — шепнул вервр, отчётливо делая выбор в пользу прозвища, которое ему почудилось. — Давно у меня такое имя?

— Ну, еще до меня. Пожалуй, давно, — отозвался поводырь. — А после было вот еще: слух качнулся… вроде из Мийро, от их ночной столицы. Советовали приглядываться и ждать. С великим уважением. А вот недавно они весть послали. Что вас очень ждут, дело особенное. Больше ничего не знаю, а что велено, передал.

— Белоручка, — ласково выговорил вервр. — Или еще кто? Надо же, унюхали. Глазастый, ты третий год трёшься возле лекарского забора, запахи я не путаю, и твой — азарт, никак не менее. Зачем возвращаешься сюда, если там твой мёд, а не тут?

— Ловко вы… — поводырь вздохнул и слегка сгорбился. — Папашин долг, карточный. Думал, я скорее вырасту, ан нет! Он копится проворнее. Ну и… ну и не ваше дело!