Оксана Демченко - Перевернутая карта палача [СИ]

— Что он успел вытрепать в конюшне? — задумался Лофр, прикрыв глаза.

— Обещал украсть вашу душу, хотя мама запретила ему воровать, — отозвался Дорн.

— То есть глаз у него не зря косит так хитро. На неделю определю вора к тебе в оруженосцы, только не вздумай дать ему хоть что опаснее иглы для штопки. Зови его Доро, пусть думают, что ты нашёл, над кем шутить. Что ещё? До ночи расскажи ему о расположении залов во дворце канцлера. Полагаю, он был честен, когда угрожал свести коня, да и ты намекнул… Пусть-ка попробует положить прошение на стол в личном кабинете канцлера. — Лофр загоготал, вздрагивая всем брюхом. — Сколько людей с утра обретёт головную боль, если один этот не лишится головы! Иной раз я жалею, что Дохлятина мне враг, но еще реже я жалею, что лишусь последнего честного врага.

— Он вам друг, — надулся Ул, ощущая себя ребенком.

— Язык проглоти, ты здесь никто! Двор вымести, и то не смог, — презрительно фыркнул хэш. — Рисуй прошение, может, брошу тебе кость на обед. Но, знаешь, я не верю, что ты управишься и узор будет хорош. Тогда я брошу кость в тебя.

Ул сжал губы, удерживая слова. Проглотил раздражение и расправил лист, любуясь глянцевой бумагой лучшего качества. Монз такую не покупал. Слегка голубоватая, шелковистая, тонкая и про том плотная.

— Один лист можно испортить? Ещё вопрос, сколько надо сделать копий?

— Один можно. Годных узоров потребуется два, — пробормотал хэш, сел, затем тяжело поднялся в рост, неодобрительно пощупал потолок, близко висящий над его головой. — Всё с тобой странно, ты изрядно удивляешь. Он так не говорил?

— Почти так.

— Какое слово не на месте? «Изрядно», да?

— Вы так хорошо знакомы? — поразился Ул.

— Я проколол ему печень, сломал три ребра и навсегда испортил левое колено, — мечтательно улыбнулся Лофр. — Он разрисовал мне спину и плечи в мелкие крестики, такая у него по молодости была любимая шутка. Спину! Как будто я показывал ему спину. Грязный ублюдок… Он как, ещё ползает сам, не валяется в носилках?

— Бодро… ползает.

— Дерьмо не тонет, — понадеялся хэш, хлопнул себя по боку и двинулся к двери.

Чернила ложились на глянец бумаги ровно, с первой пробы видно: неразбавленные, несравненного качества. Черные по-особенному, засыхают красивой коркой, чуть выступая над бумагой. Мельчайших брызг нет, толщина линии по нажиму пера меняется без срыва. Краски тоже хороши, да и кисти — ни разу подобные не попадали в руку. Ул вздохнул, вспомнив Монза. Вот бы кому подарить набор, покрытый в столице пылью долгого безделья.

Дорн подвинул стул и устроился рядом, наблюдая за работой. Он молчал, пока Ул сам не задал первый вопрос — о канцлере и его дворце. Дорн, кажется, вовсе не умел начинать и поддерживать разговоров, за любым словом заранее рассматривал обиду. Он отвечал короткими фразами, но постепенно, поймав мысль и прекратив выбирать безопасные слова, становился толковым рассказчиком. Пока вдруг не запинался — и снова смолкал.

Завершив первый лист, Ул успел выслушать много ценного о дворце, начертил на запасном листе примерный план предстоящего ночного похода. Усвоил, что канцлер в общем-то один, но два его помощника зовутся вторым и третьим канцлерами, поскольку их власть велика, но ограничена той областью, какую им выделяют. Так, покойный отец Дорна собирал сведения о людях княжества, любых, а не только знати. Еще он составлял отчёты о настроениях в столице и подбирал охрану, дознавателей и ещё много кого. Подробностей Дорн порой не знал, но чаще отмахивался от вопросов, поскольку слово «отец» воспринимал и выдыхал, как плевок… Ещё хуже он среагировал на вопрос о матери, Ул едва не испортил узор, внезапно получив пощёчину.

— Эй, я лишь спросил, жива ли, какие обиды? — возмутился Ул. — Гляди, если б я не подставил руку, твоя злость пролилась бы на герб моего друга. Не рычи: «Зачем мне помнить». Кому всё равно, не кипят и не дерутся. Ты знаешь, тебе больно. Может, ещё больнее, что сказать некому. Так я подумал. Ты белый в неё или в отца? Странная порода, северная что ли… не пойму. Самая красивая девушка на свете, она с севера. У неё волосы тёмные, но у её мамы почти белые.

— Трепло, — выдохнул Дорн и отодвинул свой стул. — Зачем тебе знать? Зачем мне помнить? Я в отца. По его крови род в основном алый. Но я пустой ноб, так называют алых с примесью белого. Мы в бою не так хороши, как чистая кровь ветви. Мы не способны лечить, потому что охотно убиваем. Пустой ноб. Худшее сплетение ветвей дара. Досталось оно мне, выродку. Всё верно.

— Давай расскажу, что такое быть найдёнышем в деревне, в самом нищем доме, — предложил Ул. — Не хмыкай, умный ноб. Я начинаю счастливую историю. И не стучи кулаком по столу, ногами по полу и руками по мне. Обвожу узор синим, линия волосяная.

— Ну ты и навозник, — мирно фыркнул Дорн. Помолчал и нехотя добавил, первый раз по своей воле начиная мысль. — Я выучился читать три года назад. Пишу и теперь плохо. До двенадцати я рос в особняке, больше похожем на сарай. Там было совсем пусто. После смерти третьего канцлера я стал признанный выродок, всем заметный. Хэш Лофр взял себе все наследные деньги… Так я попал в ученики. Не глянулся ему. Купил место.

— Купишь у него, — засомневался Ул. — Уф, я закончил. Постараюсь, так и правда успею повторить узор до обеда. Пока слушай, как живут в деревне.

Намечая контур узора и выводя ровные буквы прошения, Ул негромко бормотал о золотом лете, сенокосе, шраме на щеке — от первой палки. О рыбной ловле, ледоходе, коварном втором сыне лодочника и его славном старшем брате, о соседях, презиравших травницу и готовых гнать в шею среди зимы — голодную и замёрзшую, о тех же соседях, с поклоном просящих лечить их детей и не помнить обиду… А ещё о болотниках и банниках, которых нет, зато всякий их опасается.

— Не понимаю, — поморщился Дорн. — Допустим, в меня бросят палку. Я немедленно прирежу подлеца. И подожгу дом! Так я думал, пока слушал. Иначе не прекратить травлю.

— Весело праздновать победу на пепелище, — ужаснулся Ул. — Все дома деревянные, не зря и слово деревня само растёт из дерева… врагов зажжёшь, а погоришь сам, и друзей лишишь крова. Глупо.

— В городе всё каменное и огороженное, слово такое, — судорога исказила лицо Дорна. — Здесь твой способ плох. Здесь травят иначе.

— Ты ночью гулял по крышам? — мечтательно улыбнулся Ул. — Я обожаю город. Правда, я пока видел только один. Крыши лучше дикого леса! Я иду по лунной черепице и собираю звезды. Сколько умыкну, все мои.

— Глупость, — насторожился Дорн.

— Проводишь до дворца? Ты правда не гулял по ночным крышам? С двенадцати лет в столице безвылазно — и ни разу по крышам?

Дверной проем сразу потемнел, заслонённый фигурой хэша. Запоздало охнула доска, принимая вес. Лофр нагнулся, минуя порог. Рассмотрел листы и не высказал замечаний. Молча поставил в нужных местах свою подпись. Дождался, пока Дорн сделает то же. Пообещал, что скоро принесут обед. Долго недоуменно смотрел на ученика, даже вцепился в его подбородок и дёрнул вверх, а затем сдул чёлку…