Оксана Демченко - Перевернутая карта палача [СИ]

Поместив конверт возле письменного прибора, Ул вежливо поклонился пустому креслу. Отступил шаг за шагом к двери. В канцлере, по слухам, много золотого дара. Не такого, как у Лии, конечно. Но всё же…

Поутру, — полагал без всяких причин Ул, — важный человек станет слушать свой кабинет, выуживая ночные настроения. Канцлер поймёт больше, чем мёртвый сторожевой камень пола. Пусть разберет и это: прошение подано от души и с уважением.

— Все правы, дурак я… крайний, — выдохнул Ул, покинув опасный коридор.

На том же стуле он смотал с ног лозы, упрятал за пазуху. Заспешил прочь, через знакомые тёмные залы, по ветвям деревьев, над городской охраной, доверяющей фонарям, а не глазам, стенам и засовам, а не сердцу…

Дорн лежал на крыше, где и был оставлен. Он созерцал луну, умудряясь дремать с открытыми глазами. Ул долго не решался будить приятеля, отвлекать от бегущего вместе с облаками потока мыслей, лишённых тяжести.

— Я почуял тебя, — наконец, признал Дорн. — Давно. Ты шёл от дворца, я чуял. В тебе игла тьмы. Я засадил. Думаешь, не знаю за собой худшего? Всё сильнее хочу уйти от Лофра. Но учиться, да и жить, больше негде. То есть без особых условий — негде. Как только уйду от Лофра, ко мне привяжется подонок из свиты Рэкста. Пустых нобов можно наполнить. Я для беса — вроде змеи. Пока не имею сильного яда, но уже зубастый. Тебе очень больно?

— Нет.

— Тебе очень больно! На сей раз я попал в тебя, утром удержался, а тут… не хотел, но ужалил. Иногда я думаю, что хэш тучнеет от яда моей злости. Другие начали, я продолжаю. Он знает. Что думаю так, тоже знает. Он верит, что злость вылечит меня. И злит… надеется, я приму сполна свой яд, переболею виной и создам противоядие. Только всё не так.

— Я показал тебе крыши. Покажи мне город внизу, — попросил Ул.

— Там шумно, грязно и пахнет кровью, — поморщился Дорн. — Я спущусь и ввяжусь в драку. Сразу. Тебе мало дневных синяков?

— Я был тише самой тишины, пробираясь через дворец. Я проглотил язык и подавился! Хочу орать, ругаться и громить. Изнутри лопаюсь от тишины. Такое со мной иногда случается.

— Тогда спускаемся, но я предупредил.

— Давай так, — попросил Ул, дёргая приятеля за рукав. — Ты при оруженосце. Что бы кто бы ни плёл, ты говори со мной и не гляди даже на них, только так. Дай мне волю пересказывать слова тебе и обратно им, как я пожелаю.

— Не понял, не обещаю, но… почему не попробовать? — вздохнул Дорн без малейшего интереса. — Нам туда. Пройдёмся от Княжьей площади пьяным гоном, так называется дорога. Вроде, в незапамятные времена от реки гоняли коров, когда ещё столица была большая деревня. Дальше двинемся темными улицами, где грабят всякую ночь.

— Нас станут грабить? — понадеялся Ул.

— Нас вряд ли заметят.

— А если шуметь сильно? Ругаться?

— Тогда точно не заметят. Подержи саблю, не получается у меня запросто прыгать с крыши. Надо завтра ещё попробовать. Идём, вот и площадь. Посреди, сам глянь: памятник… Превосходная работа, как живой. Говорят, отлит в бронзе, но — врут… Никто не знает сплава, он не меняет цвет и не тускнеет. На нем нет царапин. Не знаю, кому памятник. Мраморную табличку переделывают уже пятый раз, так в городе помнят. Написано было: белому лекарю, первому князю и еще невесть что. Сейчас это памятник заводчику нобских золотых. Вот конь памятника, сам гляди, один в один знаменитый Пэм. Хотя ты не видел скакуна беса, откуда тебе…

Дорн пристегнул саблю, проверил, удобна ли под рукой. Задумался, губа напряжённо дёрнулась. Ул с интересом осмотрел ножны и саму саблю, довольный тем, что уже дважды имел возможность подержать сокровище. На родовой клинок Сэна не похожа, но и на современные — ничуть. Длинная, клинок к острию уширяется, там имеет сложную форму и на треть заточен двусторонне. Большего сразу и не сказать. Дорн ещё раз тронул рукоять, скривился и отстегнул саблю. Понёс в левой руке, похлопывая ножнами по бедру.

— Не лезь в сектор прямой атаки, прирежу, — резко велел он, выхватил саблю и обозначил росчерком стали, куда именно «не лезть». — Отстань на шаг. Левее. Так нормально.

— Мы город смотрим!

— Нас город смотрит, — усмехнулся Дорн и замолк.

Он пересёк площадь по косой, не оглянувшись на статую. Ул вынужденно бежал следом, едва успевал крутить головой и выхватывать впрок жирные куски впечатлений. Снова страдал: мечта о рисовании, похоже, навсегда останется невыполнимой… А вокруг столько всего, что просится на бумагу!

Масляные фонари дают брусчатке загар, и в камне словно искры играют…

Окна большого особняка тёмные, их так много, что луна шутя прыгает из стекла в стекло, купается, рассыпает брызги света…

Нищий спит, обняв шапку, и даже теперь неосознанно ноет о пескариках на пропитание… Собака нищего смешная, в крупных рыжих пятнах, она вздрагивает, издали боится грозного ноба, но друга не бросает, её работа — греть бездомному больные ноги…

Охрана сунулась на площадь, щеря обнажённые для острастки клинки: такая занятная вереница силуэтов… Стражи толстые и худые, с бородами торчком и витыми усами, а за людьми шествует вереница теней, переломанных в поясе — ноги на брусчатке, плечи на стене… Вот отряд приметил Дорна, признал — и вмиг сгинул в темном переулке, вроде стаи летних волков, для людей не опасных…

Волосы у Дорна в ночи совсем белые, когда луна пробивает их насквозь, кажутся одуванчиком-переростком…

Пьяные копошатся в теплом свете, заполняющем зал за богатым, окантованным зелёной медью, стеклом. Люди плавают в мутной масляной желтизне зала, как рыбы на мелком месте, но, в отличие от рыб, не молчат. Один вывалился из дверей, обнял столб при крыльце…

— Гля, моль, — целя взглядом мимо Дорна, проревел пьяница, способный, смоги он выпрямиться, ростом спорить с хэшем Лофром.

Дорн споткнулся, замер и начал медленно, очень медленно разворачиваться, гладя ножны сабли. Ул сперва удивился, а затем запоздало сообразил, кого назвали молью. Ещё успела мелькнуть мысль: а ведь не по злобе, человек для подобного слишком уж глубоко во хмелю. Так и умрет, не протрезвев…

— Ой, дядечке плащ погрызли, — громко ужаснулся своим догадкам Ул. Мигом влез в «сектор прямой атаки» и ткнул пальцем в пьяного. — Хозяин, вы слышали? Какой честный! Денег нет, а он всё равно в погрызе признался. Можно, я сбегаю за шапкой того нищего, у этого и шапки-то нет. А позвольте глянуть, сильно вас погрызло? На спине? На боку? Вот беда, ноба погрызло, заживо…

Ул причитал самозабвенно, подвывал искренне, со слезой, и тянул плащ то вправо, то влево. Пьяного изрядно мотало, все попытки поймать юркого плакальщика не приносили пользы. Из заведения начали выглядывать любопытствующие. Каждый сразу замечал Дорна и шарахался шага на три, пряча взгляд и трезвея… Ул самозабвенно причитал, разукрашивал сказочными подробностями историю о коварстве моли-разорительницы. Пьяный рычал от злости, промахиваясь и утыкаясь лицом то в столб, то в стену… Дорн, не успев ввязаться в ссору, каменел статуей в двух шагах от нелепого действа. И только Ул понимал: его ноб чудом не завершил последний шаг, приближающий к обидчику на расстояние вызова — то есть вытянутой руки и сабли.