Оксана Демченко - Перевернутая карта палача [СИ]

Крикун снова выговорил грязные слова, громче и злее. Его соседи смолчали, одобрив ругань хмыканьем, хлопками по стене или боку.

— Мразь! — рыча от злости, выдохнул крикун, на три шага приближаясь к подметальщику, чтобы уж точно не остаться незамеченным. — Ещё и жалкий трус, гадишь у старших на виду, да? Эй, а ну отвечай нобу, отрыжка! Поклон, чтоб мордой в пыль! Не смей шаркать мимо. Убью.

Ул дошёл до края мощёного плиткой квадрата двора, качнул из ладони в ладонь черенок метлы, развернулся. Скучающим взглядом миновал пыльного крикуна, подобравшегося к самому краю тени. Отметил для себя: парень рослый, боевитый. Крупнее Сэна и не младше его — лет восемнадцать? Даже неожиданно, что такой взрослый! Все ещё не перерос глупую злость на пустяки… Хотя — повод у него есть. Одежда вся серая от пыли.

Опять рычит… Злой до невменяемости, оскаленный. «Кинет палку — уворачиваться окажется не скучно», — отметил Ул и пожал плечами. Палка-то что! Крикун пообещал убить, и слова звучали, как весомая угроза… Неужто в столице можно просто так лишить жизни незнакомого человека? А похоже: у парня глаза полыхают, кулаки сжаты. Вот он опять грязно ругнулся. Смотрится кипучая злость глупо, нелепо, избыточно…

Ул сделал ещё несколько шагов и остановился. Вдруг пришло в голову: а ведь сам он ведет себя так же по-детски, когда упрямо не замечает крикуна! Сам он, деревенщина Ул, накалил пустую ссору докрасна. Сам, и не желает признавать, что это не вполне случайно. Хотя стоит ли мстить крикуну за тех недорослей из Заводи, что бросали палки и дразнили? Стоит ли… Ул подумал, дрогнул — и повернулся к пыльному крикуну.

— Не понимаю вас и ваших подначек, — Ул выбрал самый спокойный тон. — О платках и девушках вовсе нелепо, я знаю, что мал и довольно худ. Вы не первый заметили, каков я на вид, в чем же обида? Разве мне ценно и важно ваше мнение? Нет, конечно. Мы не знакомы.

Ул постоял, ожидая ответа. Рослый крикун кипел молча, по сжатым кулакам видно, что не унялся. Почему же перестал отвечать? Ул огорчился на себя, не умеющего быть дурнем в полной мере, когда надо. Он недавно сам злил упрямца! Проверял, сможет ли тот выйти из тени. То есть вел себя, как навозник.

— Навозник — имя закрытого звучания, прозвище для законного сына ноба, — продолжил Ул, в душе ругая себя за неумение уняться. — Отрыжка лучше: ясно, что я безродь. Но мне не обидно, я правда деревенщина. Намёк про маму невнятен. Моя мама лучший в мире человек, мне ли не знать? Объясните, зачем вы надрываете горло, не придумав толковое оскорбление? Как говорил один славный лодочник, — Ул почесал переносицу, чтобы не чихнуть. — Недержание? Да, вроде бы так. У вас жесточайшее недержание ума, он хоть и зажат в кулаки, но даже удушенный, горлом лезет наружу.

Закончив говорить, Ул замер против крикуна, уставясь на его пыльные стоптанные башмаки. Только на них. Ул наметил поклон, выражая готовность продолжить разговор и выслушать свежие, более сочные оскорбления. Соседи рычащего ноба попритихли, сам он сдвинулся ещё на полшага вперед. Замер у самого края тени, подтвердив подозрения Ула: есть приказ оставаться здесь, и приказ такой значимый, что отменяет всякую драку.

— Слова — сложная штука, — примирительно признал Ул. — Вы кричали разное, потому что не могли уйти. Дышали пылью и злились, хотя я первый день здесь и понятия не имею о правилах. Я мёл, где и когда велено. Если бы вы поздоровались и объяснили мою ошибку, я бы извинился и пошёл исполнять иные работы. Вы можете и теперь сказать, что к чему. Признаю, я уже понял, что мешаю вам. Но один неглупый человек посоветовал не прикипать ни к кому… сгоряча. Так что я продолжу пылить, покуда не услышу прямого обращения ко мне, Ясе. — Ул помолчал, ещё надеясь на примирение.

Взгляд скользнул, без интереса пересчитал башмаки молчунов в тени, вернулся к крикуну. Ох и пыли нанесло, — виновато сообразил Ул и решил-таки рассмотреть парня толком. Штаны серые, рубаха вся в пыли, волосы серые, лицо — и то припорошено. Плечи широкие, на скулах желваки ходят… Как бы парень зубы не сломал, разгрызая свою же злость. Глаза — узкие щели ядовитой ненависти.

— Знаете, вы куда интереснее прочих, достойный ноб. Вы кричите, они молча подзуживают. Такие люди за спиной не к добру. Наберитесь вежливости, ноб, и я тоже чего-нибудь толкового наберусь в ответ.

Ул кивнул и отвернулся, снова принимаясь взбивать пыльное облако.

— Бесова подстилка, — прорычал крикун. Голос зазвучал громче, взрослее. Парень качнулся вперёд, споткнулся… и всё же переступил край тени. Зарычал невнятно, бешено. Обнял ладонью боевой нож у пояса, оскалив сталь до середины лезвия. — Убью, отродье…

В недрах главного дома весомо заскрипело. Порог со стоном выпустил на крыльцо Лофра. Ул обернулся: он не мог пропустить это зрелище! Без ночного колпака лысина хэша так и лучилась глянцем. Пояс, достигающий на брюхе ширины в три ладони, немного утягивал телеса.

— Орёшь с утра? — зевнув, хэш уставился в небо. — Огня в тебе, что в раскаленной печи, а только пирогов мы покуда не кушали. Бесполезный ты, да? Или — вредный? Беса помянул в моем дворе, смерти пожелал невооружённому недорослю, будучи при оружии. Ругался, хотя тебе строго велено проглотить язык. Покажи язык!

Крикун пошатнулся, отступил на два шага и, к огромному изумлению Ула, усердно высунул язык. Замер, жмурясь и не смея шевельнуться.

— Не проглотил, — расстроился хэш. — Хотя кто ты есть, непризнанный до двенадцати изредка трезвеющим папашей, брошенный в нежном трехдневном возрасте одной из его шлюх… Навозник, пожалуй, а? Мамаша оставила тебя на конюшне. Уже знаешь, что такова в столице крайняя сплетня?

Хэш подмигнул небесам и протёр платком лоснящееся лицо. Долго сверлил взглядом крикуна. Ул, который всё это время следил за Лофром, сообразил быстро: хэш внимательно наблюдает за парнем и вымеряет, насколько тому болезненно каждое из высказываемых прямо теперь оскорблений. Хэш намеренно добавляет всё более мерзкие слова… А крикун бесится и рычит, он уже готов забыть все запреты и правила. По звуку стали понятно: пальцы на рукояти ножа конвульсивно сжаты, лезвие то скалится, то прячется со стуком в ножны, до упора. Дышать парень едва может — захлебывается.

Лофр зевнул, покосился на Ула, пришибленного всем этим разговором. В темных глазах хэша Улу почудилась досада.

— Ты крайний придурок, деревенщина… Берёшь на себя его обиду, хотя не приметил прежней, прямой и личной, им в тебя прицельно брошенной. Разве у тебя нет чести, чтобы за навозника стребовать извинения? Или ты крайний трус? Не пойму я тебя, ох, не пойму… Зато мой-то переросток яснее белого дня. Вон, замер с языком навытяжку, отравлен собственной злобой. Но ты… Ты что, тоже готов грызть мне горло? С чего бы? У тебя тут нет ни права, ни веса. Уймись, а то вышвырну. Даже имя не спрошу.