Оксана Демченко - Перевернутая карта палача [СИ]

Из крытого перехода от особняка в конюшню ступил сам хэш Лофр. Ул поклонился в пол, заодно пряча ухмылку. Хозяин явился босой, в ночной рубахе и просторных штанах до колена, в смешном штопанном колпаке, прилипшем к лысине. Под рубахой колыхалось необъятное брюхо. Телеса хэша так и распирали боковые перила, хотя до его появления Ул полагал лестницу просторной.

— Хэш Лофр, вы гляньте, какую гадость сунули в стойло, — конюх дрожащей рукой указал на самочинно отведённое Бунге место. — Напасть, мор лошадиный, примета смертная…

— Да, краски на нём смертно много, — прогудел хэш и загоготал, перекатывая волны жира в брюхе. — Убить бы бесову деревенщину, и вся недолга!

Ул разогнулся, не поднимая взгляд от пола, клоня шею в намёке на виноватость. Он протянул вперёд руку с монетой на раскрытой ладони. Хэш гулко вздохнул. Неожиданно для его веса и размера вмиг оказался рядом — и лестница промолчала!

Ладонь Ула обхватили толстые потные пальцы. К ним прилипла монета — и сгинула, будто ее не было.

— Дай отродью комнатуху, ту самую. С утра в наказание за грехи перед славным конём пусть метёт двор и гребёт навоз. Весь, до крайней соломины! — хэш повел подбородками, сокрушённо наблюдая коня и бормоча неразборчивой скороговоркой, так слабо, что одному Улу и слышно: — Стать, постав головы, плечо… Кровь самого Пэма, неразбавленная, чтоб мне похудеть! В его линии жеребчиков уцелело лишь пять голов. Два порченные, их скачками заморили. Одного князь у канцлера выменял, не иначе, душу заложил. Лучшего прибрал бес. Крайнего, трехлетку, я хапнул: хромой, а на породу сгодится. Но где прятали этого? В какой глуши, в какой помойной яме? Не отдам… Не отдам. Никому не отдам!

— Мне было сказано: его до утра можно вернуть к родной масти, — вставил свои слова Ул, намекая на рекомендателя, Оро.

— В родной масти ему по столице два шага шагнуть не дадут! — ужаснулся хэш, на полусогнутых промчался к стойлу, налёг на добротные бревна, созерцая желанную добычу. — Бумаги есть? Кто хозяин?

— Кто хозяин, у того и бумаги, — упёрся Ул. — Мой папаша у славного ноба за конюха.

— Отпиши славному нобу, торг начнём с полусотни сомов золотом при такой масти, — затрясся в предвкушении хозяин «Алого льва». — Но если заиграет солнышко, а пятно на крупе погаснет, подыму до полной сотни. Откуда взялся? Откуда… — Хэш, вопреки грузности, рывком оказался возле Ула и притиснул его брюхом к стене, удушил. — Тебе сей час отсыплю тридцать сомов: пиши хозяину, что коник околел… нет! Ни слова дурного, ни-ни, он в здравии, пиши, что сам ты околел!

— Как мне писать, дохлому? — просипел Ул, расплющенный брюхом.

— Пиши, воры свели, — хэш надавил сильнее. — Пиши, покуда жив. Мой конь, твоё золото, простая сделка. Папаша твой одобрит. Конюхи вороваты все, даже и мои… скоты ленивые, языки повырываю! Глаза выколю, всем. Тебе первому.

Хэш перекатился вдоль стены к лестнице, сел на нижнюю ступеньку, обливаясь потом и широко, радостно улыбаясь. Он утирался подолом рубахи и всхлипывал, любуясь Бунгой. Ул настороженно смотрел на притихшего коня. Как могли в Тосэне не знать цену лошади? Раз знали, пусть сто раз с норовом, но…

— Берёшь золото? Отправлю, куда укажешь, — как о решённом, сказал хэш.

— Кто дал мне для вас монету, с тем поговорю, а прежде того… никто коня не воровал! Я человек подневольный, — на всякий случай Ул принялся строить длинную отговорку, не отказывая прямо и грубо.

— Зря, три десятка сомов отсель уплыли, тебя слюной забрызгали, — исключительно трезво откликнулся хэш. — Конь твой неплох. Кровь Пэма, ха… Пара капель его линии в любом складном рыжем отыщется. Но я такой человек, что слову своему полный хозяин. Раз пообещал золото, то и дал бы золото. Кого угодно спроси обо мне, нищеброд. — Хэш встал, взобрался по ступенькам, дотянулся до двери и открыл. Не оглядываясь, бросил: — Всё, край ночи видать. Дрыхни, просрал ты богатство. Честь для безродного — в жопе заноза, только-то. Двор, навоз и сожаления, вот твой завтрашний день, деревенщина.

Хэш побрёл по переходу, зевая, потянул колпак ниже, до глаз. Дверь медленно, величаво прикрылась… Ул отдышался после удушения животом, проверил, не вмята ли стена за спиной. Небось, и брёвнам было больно, вон как хрустели!

— Хэш, — окликнул он огромного хозяина, нагло придержав дверь и шепча в щель, — Хэш, а голубокровным честь… им — не заноза?

— Не-е, им — кинжал в спину, большая разница, — хэш забулькал смехом. И взревел, отворяя дверь особняка в дальнем конце крытого перехода: — Спроворьте пожрать малявке, не то исчахнет при языкастом придурке!

Оставив неожиданное указание, хозяин сгинул, хлопнув дверью. Ул вслушался в удаляющийся скрип шагов.

— Ничего себе хэш, — восхитился он. Поклонился конюху. — Простите… а можете вразумить: если бы я был ловок и хапнул золото, меня бы больно попёрли отсюда?

— Прошлый ловкий ноб пять дней кушал своё золото, им и гадил, а только пока всё не проглотил, не высвободился, — прошептал конюх, заново рассматривая Бунгу. — По природе его масть рыжая?

— Чистое золото, — Ул порылся в кармане и сунул скакуну последний сухарь. — Тут на лбу проточина, длинная, слева на губу заходит. На ногах тоже белое, вот такой ширины. Бу друг, а не вещь. Разве можно менять его на монеты?

— Бу, — пробормотал конюх, сбегал в угол и вернулся с готовой именной табличкой. — Ты, парень, слишком уж ловок, как я гляну. Для деревни ловок. Впредь уж думай: или сын конюха, или письма писать обучен.

— Попался я… благодарю за науку, — озадаченно поклонился Ул.

Он поклонился, подхватил вещи и пошёл, куда указали. Следом, страдая от необходимости молчать и спотыкаться в длинном платье, брёл Тан. За пять ночных переходов он вымотался до крайности. Минуя горушку при водоразделе, промок и продрог, насмотрелся на бьющие в камень молнии, всхлипывающим шёпотом успокаивал коня и сам обмирал от страха… А когда поодаль пронеслась нобская охота, прикусил язык, заметив красного коня, летящего впереди прочих!

Ул подгрёб пацана под руку и вздохнул. Прежде он не странствовал так далеко, тем более с кем-то в паре. Тан заслужил уважение, ведь страх ведом всякому, но одни его перемогают, а другие вмиг решают: они еще малы, так пусть груз давит на чужие плечи. Нельзя плакать в голос и орать благушей? А я — хочу…

— Отоспимся под крышей, — ободрил Ул приятеля, бросая вещи возле двери.

— Какой-то он шумный, — шепнул Тан и с тоской огляделся.

Чулан оказался ничтожно мал, он весь пропах сыростью и не имел даже одного топчана для сна. Ул презрительно фыркнул, сел на пороге.

— Нужны ли нам хэшевы одолжения? Мне — нет! Ана, хочешь, прямо теперь пойдём искать барона Оро? Небось, у него в доме кроватей тьма тьмущая. И горячей воды. Ты же хотела вымыться.