Оксана Демченко - Перевернутая карта палача [СИ]

— Я видел, были вроде изнанки ивовых листьев, — сообщил мальчик. — Очень яркие. Я улыбался, будто летать мог, правда. Ты особенный, я не слышал о таком даре.

— Надеюсь, ты и сам никому не расскажешь о нем, — попросил Ул. — Нам пора. Если и была на тебе метка, сейчас её нет. Почему — не спрашивай, просто знаю.

Ул отдал пацану тощий мешок с припасами, взял второй, умостил на голове седло. По отчаянно зелёному лугу шагалось так легко — будто можно с любого движения начать полет. На плече сидела бабочка, и когда она раскрывала сине-золотые крылья, лето улыбалось, а когда плотно смыкала, по спине скользил холодок восторга… Хотелось сорваться в бешеный бег.

Бунга покосился на приятеля Ула благосклонно, встал боком и позволил себя седлать. Не иначе, и он впитал радость и покой лета.

Забросив пацана в седло, Ул, пританцовывая, направился к дороге. Он не прятался. Над головой цвел особенный день, когда тьма бессильна.

На широких плечах взгорья шумели сосны, гудели верховым могучим ветром, разговаривали о смене погоды. Деревушка прилепилась к склону, спрятавшись от постоянных ветров. Узорная зелень ив создавала на главной улице красивую бахромчатую тень и лелеяла основу жизни — синюю жилку говорливого ручья.

Ул чуть щурился, страдал: нет, не добыть нигде поблизости толковой бумаги. Как он не взял столь важного, покидая Тосэн? Сейчас сел бы вон под той ивой, чей ствол изогнут, как спинка кресла. И рисовал. И сбылась бы мечта детства… Сельцо не крупнее Полесья, и красиво на загляденье! Прежде не доводилось увидеть горы. Чем их изобразить? Тушь неплоха, а если прибавить краски, хотя бы для зелени…

— Овес, как запрошено, — пыхтя, выдохнули за спиной. — А сестра ваша велика ли, прощения просим?

Ул заставил себя отвернулся от соблазнов, шагнул от порога в лавку и занялся насущным — покупками и сплетнями. Первые сделают его и Тана сытыми, вторые обеспечат новостями и приметами дороги.

— Вот такого роста, — показал Ул, покосившись через плечо за порог, на шумные сосны. Он рассеянно улыбнулся, забыл о начатом описании «сестры», слушая ветер. — Шумят сосны, поют тревогу… неужто к грозе?

В деревне имелась всего одна лавка, где торговали и припасом, и разнообразной одеждой, годной даже для горожан. Лавка примыкала к постоялому двору и бревенчатым складам. Вроде бы в них богатые купцы хранили товар, очень дорогой. По крайней мере, в это верили местные. Ведь сокрытые за стенами ценности добавляли значимости деревеньке. Но Ул, повидавший Тосэн, всё теперь сравнивал с ним и знал: лавка мала, товар лежалый и пыльный.

Управлялась в лавке одна расторопная деваха. Ул с первого взгляда заподозрил, что настоящие хозяева дела — купцы не особо честные: краска на вещах пахнет в точности как та, что изуродовала Бунгу. Но вряд ли местные жители знают о воровстве, просто им всего лишь платят за склад не деньгами, а товаром. Вот и приходится девке крутиться, перешивать странного кроя рубахи и платья, приспосабливать к деревенским понятиям о достойной одежде.

Ул сразу прикупил короб для овса, и, пока его наполняли, присмотрел костяной гребень, попавший в лавку невесть откуда, не оцененный местными. Чесать гриву Бунги — самое то. Сэн порадуется… А вот Тан вряд ли. Выкрашенные воровской краской платья крикливы и линяют, стоит послюнить палец и потереть ткань. Ул перебрал два десятка нарядов, но остался недоволен.

— Привели бы сестру, вот бы и выбрали мигом. Она в теле или тощенькая? — Не унялась бойкая девица. Мельком глянула на сосны. — Примета по погоде верная, быть грозе, да, поди, с градом. Вон как свистит, разбойно. Над нами Соловьиный перевал. Там грозы что ни день, камни до дыр истыканы молоньями… Гляньте такое, с узорчиком? Или вот, нитка в две краски и прошвочки знатные.

— Беру серое, — решил Ул. — И плащ потеплее, чтоб не промок. Два плаща, себе тоже прихвачу.

— Тощей девке, да серое, тю-ю, — надула губы торговка. — Не любите сестру, в слезы вогнать желаете. Хоть ленту вон возьмите, синюю. Почти даром отдам.

— Почти? Полщуки серебра с меня тянешь, — для порядка возмутился Ул. — Дала бы ленту в подарочек и её благодарность сто раз пропела! А ты с попрёками… Сама тоща и хватка у тебя, как у щуки! Суй вещи в мешок, кончен разговор. Сестру ей покажи! У тебя глаз с прищуром, как бы мне не охрометь, вот!

— Ничего не с прищуром, — девка дрогнула, стрельнув взглядом на двух сунувшихся в двери дородных хозяек. — Берите ленту. Торговаться с вами не в радость, ушлые вы.

Ул отсчитал монеты, дождался, пока весы успокоятся. Завязал отощавшую сетку с серебром, взвалил на спину короб, прихватил мешок и заспешил прочь из лавки.

Денег на дорогу он взял немного, на попутчика не рассчитывал. Теперь с большим трудом убедил себя не прибегать к кривым путям добычи припаса. Утянуть ночью, по-тихому, проще простого при его способностях проникать без ключа в запертые помещения. Но брать у селян — дурно. Воровать же, имея рядом малолетнего ноба со слухом чести, тем более невозможно.

Весь день, едва задумав вымолвить ложь, Ул заранее ощущал укоризну, вроде донного ила лежащую на душе — и готовую всплыть, едва вода истины будет потревожена.

— Избави великий сом от напасти, — ужаснулся Ул, вдруг представив, что ему мог достаться подобный дар.

— Погодите, — окликнули со спины.

Ул нехотя обернулся. Девка стояла в дверях лавки и моргала, чуть не плача. Стало стыдно. Зачем обозвал её щукой? Не так и худа, просто она растёт и, пожалуй, в эту зиму здорово вытянулась. Переживает — меняться трудно… Ул вздохнул. Признался себе: потому и обозвал, что сам он не растёт. Девка сделала шаг, ещё. Протянула мешочек.

— Сестре. Вредный вы. Пусть сухие яблочки жуёт, от вас оскомина, от них облегчение.

— Не переживай, — Ул виновато вздохнул. Подмигнул. — К осени станешь самая красивая на всю улицу. Ты уж прости, наговорил всякого. Я не вредный, я завистливый. Сестрёнка вовсе тощая, когда ещё вырастет, чтобы знать, щука она или так, конопатый пескарик.

Девка захихикала, потупилась и мигом юркнула в лавку. Ул подбросил на ладони подарочек и заспешил вниз по улице, подгоняемый в спину ветром. Он шёл и высматривал издали, как возле сарая на окраине села переминается и скучает голодный Бунга. У двери скособочился, поник Тан. Сам смурной, губы дрожат… Его вот-вот переоденут девчонкой!

Стоило кивнуть, здороваясь, и Тан вскинулся навстречу: глаза вроде плошек, лицо белое, прямо мукой обсыпанное.

— Без цветочков? Без шитья? Лучше б я умер.

— Ляг и не дыши, скоро станет лучше, — посоветовал Ул. Закрыл дверь сарая, вытряхнул мешок на сено. — Никто не любопытствовал? Чужаков нет?

— Нет. Ещё не стемнело, я следил усердно.