Оксана Демченко - Перевернутая карта палача [СИ]

— Умею, — едва слышно выдохнул пацан.

Продолжая ворчать, Ул заседлал коня, укоротил стремена. Руки дрожали сильно, постоянно. Вроде худшее в прошлом, но именно теперь запоздалый озноб донимал, вынуждал спешить и опасаться не погони, а себя, потерявшего способность двигаться, думать, быть сильным.

Пацан, едва его удалось забросить в седло, осознанно вцепился в верёвочный повод и сгорбился, накрутил на ладонь прядь гривы. Бунга двинулся шагом, затрусил мелкой рысью, прибавил резвость. Ул пристроился возле морды, щурясь и выбирая дорогу. В голове вяло шевелились мысли: нельзя через село, мимо постоялого двора. По траве вдоль опушки надежнее, к утру роса ляжет густо… Хорошо ли это? Есть еще путь через лес, но будет медленно и сложно, как бы не заплутать.

— Куда вы меня… — шепнул парнишка, едва смея задать жуткий вопрос.

— Отсель подалее, — озлился Ул. — Что, покажешь дорогу?

— Нет.

— Ночью видишь тропу?

— Н-нет…

— Тогда не доводи! Я зол, как улей весенних пчёл, ограбленных… — Ул задохнулся внезапным смешком, — мною. Кто ж ещё сунулся бы? Ох, и бежал я! До самой реки, да… И был бы не покусанный, если бы бросил мёд. Но я бежал и жевал. Меня самая коварная пчела ужалила в язык. Думал, сдохну. На лбу рог, на макушке шишка, язык крупнее, чем у коровы…

Пацан молчал, кое-как держался в седле и — слушал. Ему сейчас было важно иметь опору в словах о привычном, людском. Будничном. Ул бежал, щурился на знакомые звезды, прикидывал, что обойти село по опушке разумно, а затем придется-таки вернуться на дорогу. Утром найдут трупы, и начнётся… Монзу вовек не напастись розг! Это надо было додуматься — влезть во все чужие дела, сколько их есть по дороге и в окрестных сёлах! Времени нет, знакомых в столице нет, за спиной — погоня. И где ещё бес, вот вопрос.

Иногда пацан терял сознание. Приходилось прыгать в седло и придерживать тело, искать во вьюке флягу с водой. Едва мальчик приходил в себя, Ул снова бежал при стремени, чтобы Бунга не уставал. До рассвета конь трижды отдыхал на шаге, а, когда утро прорисовало подробности лиственного узора, Ул решился свернуть с дороги. Скоро он улыбнулся, отмечая, что ветерок подсказал верно: вон ручей, а вот место для отдыха, за камнями. И дорогу видно, и укрытие хоть куда.

— Отдых, — вытряхнув из седла затёкшее тело пацана, приказал Ул. Вмиг ослабил подпругу седла, сдёрнул потник и укутал «обузу». — Лежи, терпи. Повезёт — заснёшь. Тогда мышцы начнут болеть только к ночи. Бу, идём, я привяжу тебя на верёвку. Не обижайся, да? К полудню вычищу, честно. Даже раньше. Вздремну и займусь.

Пацана бил крупный озноб. Пришлось подтянуть его ближе, обнять обеими руками и баюкать, как младенца. Ул ещё догадался нашёптывать присказки, какие мама твердила простуженным детям. Бесконечные, ровные, как осенний дождик… как же там? Побежал зайка полем, а за полем лугом, а за лугом лесом, а за лесом долом, а бежал он быстро, а спешил он бойко… И так опять и опять, пока дитя не умается слушать, заодно забыв боль. Пацан не засыпал, слушал внимательно, постепенно расслаблялся, дышал ровнее.

Вдруг он резко кашлянул, ещё и ещё — и закричал, выгибаясь дугой, запрокидывая голову к спине. Было трудно удерживать тело, мгновение назад слабое, прямо тряпичное. Пацан орал и взвизгивал, Ул держал, испуганно озираясь, хотя помощи ждать было решительно не от кого. Поодаль настороженно всхрапывал Бунга.

— Всё, сейчас умою, полегчает, — принял решение Ул.

Сбросил потник, рывком, не жалеючи, сдёрнул с пацана хрустнувшую рубаху, перехватил тело поперёк и потащил к ручью орущего тонким голосом, брыкающегося мальчишку. Там Ул умыл его, из горстей стал плескать ледяной водой от макушки и ниже, на шею, плечи, спину… Мальчик звонко стучал зубами, один раз даже прикусил руку Ула, сложенную лодочкой и подсунутую к губам — напоить.

Постепенно, небыстро, крик захлебнулся в кашле, всхлипах и сопении.

— Оглохнуть можно, — пожаловался Ул, с головой окунулся в ручей, повозил макушкой по дну, вынырнул и отфыркался. — Ты как, в себе? Соображаешь, что по такому ору нас вмиг найдут, возьмись они искать. Сколько тебе лет?

— Десять, — неожиданно внятно ответил пацан. — Ты… кто тебя послал?

— Я мимо ехал, но не проехал… и более всего хочу послать тебя, куда подалее, — посетовал Ул. — Но я видел беса. Ты был третьим в лесу, с женщиной и младенцем, так?

— Няня и сестра, — вскинулся мальчик. — Они… они…

— Умерли сразу и им не было больно, — строго сказал Ул. — Я не вру. У маленькой была такая… улыбка.

— Ты не врёшь, ты вовсе ни разу, ни на ноготь, не солгал, — прошептал мальчик. Помолчал и добавил: — Знаю.

— Что, нобский дар? Сейчас вспомню… слух чести, да? Кто гнал вас?

— Дома я любил прятаться и иногда подслушивал, не специально. Однажды мой родной дядя сказал, что ему довольно одной племянницы, которая не наследует титул, — едва слышно шепнул мальчик. — Мама умерла, такая получилась цена рождения моей сестры. Сестру смотрел кто-то из столицы. Не знаю, что сказал и кто он был, но дышалось тяжело. Няня разбудила ночью и шепнула, что надо бежать. Мы побежали, но…

— Понятно. Значит, теперь ты никто и звать тебя никак. Надо придумать имя, — Ул застонал. — Воды большой реки, я устал плавать в людской лжи, изворачиваясь угрём!

— Тебе пора уходить, — едва слышно выговорил мальчик. — Они легко нашли нас в лесу. Я подслушал, нобов научились метить. На мне метка. Наверняка.

— Нет метки. Наверняка, — Ул широко зевнул. — Я так устал, что не осиливаю страданий. Очень прошу, не убегай, не ори и не рыдай громко. Хотя бы до полудня. Поройся в мешках, там хлеб и немного творога. Я буду спать.

— Благодарю.

— За что? — Ул подпрыгнул лягушкой, из лежачего положения собрал себя на четвереньки, шипя от злости. — Ты… обуза! Соображай, что городишь! За первое в моей жизни убийство мне ещё и благодарность? Ох, плохо мне, ох плохо…

Потник, намотанный на голову, отгородил Ула от ночи, ветра и отцветающих, последних птичьих трелей начала лета. Ул закрыл глаза, пошарил по коже, трогая точки, выбрал «сон в тиши» и надавил до боли. С искренней благодарностью к неизвестному переписчику книги с картинками, он провалился в тишину вынужденного покоя.

— Что ещё сказал дядя? — прошелестел незнакомый голос.

— Метки делил на три вида, — с запинкой, неуверенно, сообщил пацан. — Каменные, лозные и звериные. Как-то так.

— Вот почему мы находим три вида указателей, — шепчущий голос стал громче. — Ценно… На кого ты должен был показать по слову наёмника?

— Я не помню.

— Ты помнишь.

— В вас дара нет, чтобы учуять ложь! Не помню!

— Я не намерен очернять того человека, однако же некто постарается уничтожить его, с твоей помощью или без таковой, — вздохнул незнакомец.