Оксана Демченко - Перевернутая карта палача [СИ]

— Ягнятина была хороша, — невинно хлопая ресницами, напомнил Ул.

Хэйд махнул рукой, взрыкнул — не иначе, переняв дурную привычку от Лоэна — и заспешил прочь, не оглядываясь.

Ул дождался Сэна, подставил плечо. Вместе с другом он пересек глянцевую площадь. На стекло тут и там выбегали дети, визжали, прыгали… Пробовали разогнаться и проскользить, падали и катились дальше. Звонкого хохота становилось больше, больше…

Дорн пристроился рядом, тоже поддерживая Сэна и наспех с ним здороваясь. Брести по улице делалось всё сложнее: народ валил навстречу, город гудел, полнился слухами.

А дома ждала мама. Предстояло так много объяснить ей, не пугая и не огорчая!

— Вы бы, что ли, отужинали, — жалостливо предложили из-за двери, стукнув разок и немного выждав.

— Сказал уже: убирайся.

— Так вы поешьте, я враз и пропаду, — не унялись за дверью.

Бес взрыкнул, что не помешало двери открыться. Никто в свите Рэкста не знал, отчего личный слуга беса не опасается его — и, хуже того, иной раз смеет нахально отчитывать. Тощий, хромой деревенщина за многие годы так и не усвоил правил столичного этикета. Иной раз он путал ножи для мяса и для рыбы, а вместо салфетки приносил что угодно — хоть кружево манжетное, хоть занавеску. И всё ещё оставался жив и здоров, и всё ещё сопровождал графа Рэкста в поездках…

— Когда тебе было десять, я купил тебя за бросовую цену, — промурлыкал бес, занимая стул, принюхиваясь к мясному пару и дожидаясь, пока снимут крышку с глиняного горшочка. — Ты клялся убить меня и обещал сбежать. Сейчас тебе за сорок. Я не мешаю убивать и убегать, но ты здесь. Значит, к рабству можно привыкнуть… иди прочь, мне мерзко.

— Дурости в вас втиснуто без меры, — не обиделся слуга. — Уйти-то нетрудно. А только с голодухи вы ж всех окрест изведете ещё до утра.

— А сытый? — вздохнул бес.

— Не всех, — уверенно пообещал слуга.

Бес покривился, рассматривая тупой нож и трехрогую вилку — то и другое ему казалось негодным. Рэкст залез в глиняный горшок рукой, добыл тушеное мясо, вгляделся.

— Я задал вопрос.

— Разве то вопрос? — слуга подстелил на колени полотенце, спасая бесову одежду от капель жира. — Милостью князя, нету у нас рабства. А всё, что папаша был должен тому сквалыге, давно отдано. Лет тому двадцать уже… Что ж мне, по такому поводу доброй волей уступить невесть кому доходное место? Тут я и сыт, и одет, и мир повидать могу.

— А прикажу зарезать… да вон хоть трактирного хозяина? — бес прищурился, взглядом указал на тупой столовый нож. Хмыкнул, с размаха бросил в угол обглоданную кость и облизнулся. — Прямо сейчас и прикажу.

— Свите приказывайте. Псы бешеные к вам на брюхе ползут и ноги лижут, они и есть рабы, они на всё согласные и всегда в страхе гниют. — Слуга прошёл через комнату, нагнулся, подобрал кость, приоткрыл дверь и метнул кость в коридор, не разбирая куда и в кого попадет.

В коридоре взвизгнули, но ругаться не посмели.

— Во, псы и есть, — веско сообщил слуга. — Велите в зубах взад приволочь, что — оспорят? Разве вот: перегрызутся, кому тащить.

— Ты разозлил меня, — тихо и ровно выговорил бес.

— Да ну? Невелик труд, вас-то озлить. Вот порадовать, это да… это прям небыль-невидаль.

Бес вздохнул, но промолчал. Поднялся, прошел в дальний угол комнаты, ко второму столу с письменными принадлежностями. Взял заготовленные заранее бумаги, два плотных свертка в кожаных чехлах.

— Рекомендации и оплата, — он швырнул первый сверток, целя в слугу.

Тот молча поймал и тяжело вздохнул.

— Поручение, — второй сверток бес не кинул, лишь подвинул по столу. — Отвезёшь в Тосэн и передашь переписчику по имени Монз. Дом его тебе известен. Можешь и не передавать… но так он, глядишь, останется жив. Это если, выслушав тебя, старый умник исполнит то, что обозначено в бумаге.

— Сдался вам Тосэн, — проворчал слуга. — Который день вы вроде бодливой козы, какой рогов от рождения не досталось. И ни туда, и ни оттудова. А и пойду я от вас! А надоело глядеть, как вы по комнате скачете и рычите. И ни помочь, ни помешать… А и живите, как умеете, хоть вы никак не умеете! Да разве ж это — жизнь?

Слуга прихватил второй сверток, сунул под локоть горшочек с мясной подливой и удалился. Бес оскалился, но выдохнул не рычание, а только шипение. Ушёл и сел к малому столу, выхватил из чернильницы перо. Смял.

— Лоэн… я вспомнил твое имя и твой запах. Я вспомнил, кто ты. Я вспомнил, кто был Тосэн. Зачем?

Бес в три выверенных движения нарисовал контур дракона — о шести лапах, с двумя парами крыльев. Примерился и точно обозначил глаз, насмешливо-вздернутый уголок губы с клыками и витым усом… Затем незримым людям, стремительным движением, вогнал перо туда, где у дракона располагается главное сердце. И хрупкое перо вонзилось в полированную плотную древесину, такова была скорость удара!

Выдрав из-под пера лист, бес скомкал его и подсунул к пламени свечи. Проследил, как горит бумага.

— Прибрал к лапам моего тигрёнка, пригрел моего врага, обласкал вёрткую тварюшку, полудохлого советника… Ты не изменился, братец. Ты всегда умел заварить кашу и сгинуть, оставив иным высокую честь расхлебывания твоего ядовитого варева, — Бес зарычал и впечатал кулак в столешницу, раскрошив перо и поранив руку. — Ненавижу. Тот раз ты ускользнул от выбора. Теперь я помню: ты ускользнул, а я…

Рэкст запрокинул голову и взвыл.

Если до того в трактире было просто тихо, то после воя ватное, мертвящее беззвучие окутало всю округу. В стойлах замерли, роняя с губ сено и овес, кони. Люди попрятались в подвалы.

Даже бесова свита, привычная ко всему, прекратила по мелочи донимать селян и расползлась по темным углам. Уж ближние-то знали, как никто: после подобного воя бес смертельно опасен. Он вспомнил некую обиду, такую тягостную, что вряд ли уснет теперь. И, маясь бессонницей, вряд ли успокоится, не выместив боль хоть на ком…

«Много раз я пытался понять: почему ветвей дара четыре, кем и по каким признакам определены им цвета и свойства? У меня на родине такие вопросы невозможны, ведь дар нобов почитается как святыня, каждая мелочь описана в канонических текстах… Там нет ответов, годных мне, созданных трудом мысли. Зато есть иные, подлежащие заучиванию, неизменные во веки вечные.

Я оплатил изгнанием право мыслить свободно, и однажды впервые осмелился задать себе этот кощунственный вопрос, не кланяясь древним текстам, полновесным без всякого взвешивания…

Что есть мой синий дар? Почему от рождения я обязан следовать предначертанию герба и цвета, как следуют ему и дети алых, белых, золотых нобов?