Джо Уолтон - Среди других

И к окончанию уроков уже темно или почти темно. Зажигают свет, а солнце прячется за горизонтом. Небо еще немножко освещено, но уже точно ночь, а не день. Я люблю отойти от здания школы, обернуться и смотреть на огоньки, которые в сумерках кажутся оранжевыми. Они мне почему-то напоминают, как мы с Мор однажды под Рождество шли домой из школы с бабушкой и обе держали ее за руки. Может, ее школа закрылась на каникулы на день раньше нашей, вот она и смогла нас встретить. Мы были еще в малышовой, лет шести, наверное.

Я только помню, как держалась за ее руку и оглядывалась на огоньки в не совсем еще темном небе.

Воспоминания навевают тоску, но от тех чувств, которые вспоминаются, мне достается немножко надежности и волнения. Воспоминания – как большая груда ковров, я мысленно снимаю слой за слоем и не слишком разглядываю каждое в отдельности, но если захочется, можно вернуться, войти в какое-нибудь и вспоминать. На самом деле я в него не ухожу, не в том смысле, как уходят эльфы. Просто, если я вспомню, как грустила, сердилась или огорчалась, немножко того чувства возвращается ко мне. То же самое, конечно, и со счастьем, хотя счастливые воспоминания легко сносить до дыр, если слишком часто к ним обращаться. Если так делать, к старости дурные воспоминания окажутся свежими, потому что их отталкиваешь, а все хорошие сносятся. Я не стану нарочно вспоминать тот день с бабушкой, которого я уже толком и не помню. Я просто запомню эти короткие зимние дни, когда я ухожу от школы одна и оглядываюсь на освещенные окна.

Я болею от темноты. Я знаю, что коловращение лет – это жизнь. Я люблю времена года и фрукты по сезону. Яблоки, должно быть, уже отходят, и в лавке миссис Льюис наверняка уже продают ярко-оранжевые мандарины в дивной лиловой обертке с испанскими надписями. (Понюхать бы мандарин! Может, в субботу.) Но я начинаю ненавидеть эту темноту. В обед меня на улицу не выпускают, а только тогда более или менее светло, хотя и серо и часто идет дождь.

Дни снова станут долгими. Весна придет. Только ждать, кажется, очень долго.

Пришел ответ от отца с отпуском в клуб – и самое время! Значит, на следующей неделе смогу пойти!

Я думала об этом книжном клубе и гадала, кто из них на самом деле мой карасс.

Шикарный мальчик? (Надо узнать, как зовут!) Он серьезно смотрел на меня своими прекрасными глазами. И даже если он в чем-то существенном ошибается, зато умеет слушать. Меня чуточку потряхивает, когда вспоминаю, как он смотрел. А что с теми тремя в бордовых пиджаках, они ведь мои ровесники? (Надо и их имена узнать, но это не горит.) С ними наверняка стоит познакомиться, и книгами они интересуются. Попробую в следующий раз с ними заговорить.

Гарриет? С ней не чувствую особой связи, но она очень умна. Брайан? Кейт? Не знаю. Другие, с кем я толком не познакомилась? Рано решать. Грег? Возможно. Мисс Кэрролл? (Элисон…)

Я, написав ее имя, подняла на нее глаза. Она за своим столом клеит ярлычки на книги. Что бы она ни говорила про заботу о клиентах, в клуб она меня отвезла из-за волшебства. Я это знаю, и мне от этого не по себе. Волшебство работает с тем, что уже есть, я ей и так нравилась, и она меня замечала. Она достала для меня «Республику». Хотя волшебство распространяется и в прошлое. Может, если бы я не колдовала, она бы не заказала мне Платона. Я не знаю, в самом деле ей нравлюсь или это чары ее заставляют. А если я ей не нравлюсь, как мне отвечать ей взаимностью? Какой тогда в этом смысл?

И к остальному, конечно, это относится. Настоящий это карасс или я его наколдовала? Это как с приходом автобуса: столько дней, столько жизней меняется, просто чтобы автобус пришел, когда мне захотелось. Только это еще серьезнее – заставить их меня полюбить. Заставить быть моим карассом.

Я не подумала хорошенько. Я слишком абстрактно представляла карасс, не подумала о людях, что я ими манипулирую. Я их тогда даже не знала и вот что натворила.

Не так ли и она начинала? Моя мать, Лиз?

Хорошо бы поговорить об этом с Глорфиндейлом или с кем-нибудь понимающим. Не знаю, согласится ли он, но кроме него не с кем. Не понимаю, почему здесь фейри такие недружелюбные – или, скорее, равнодушные. Им бы пора уже привыкнуть ко мне. Когда после Рождества поеду домой, найду его и поговорю, во что бы то ни стало.

Всегда ли дурно прибегать к магии? А если это не ради себя? И что же мне тогда, не защищаться, когда она ее применяет против меня? Или дурно было только колдовать на карасс, а для защиты нормально? Или – вечная ловушка с волшебством – все и так бы случилось, а я только вообразила, что это по волшебству? Нет, смотрите, как время совпало. Это я наколдовала карасс, и, может быть, это волшебство создало книжный клуб (который собирается не первый месяц). Я ни разу о нем не слыхала, а ведь все время ходила в библиотеку. Может, этих людей и не существовало даже. Может, Гарриет – она старше всех, может, родители ее не хотели, может, вся ее жизнь, лет шестьдесят наверное, существует только для того, чтобы появился книжный клуб, и у меня был карасс, и мы могли сидеть, обсуждая «Резец небесный», самую подходящую для этого книгу, и похожа ли она на Дика.

Боже, как я надеюсь, что не похожа. О сходстве с Диком даже думать неохота.

Я не хочу походить на нее.

Я больше не буду колдовать, а если буду – только чтобы защитить себя, и других, и мир. Лучше стать как Джордж Орр, чем отдать ей победу. Я не знаю, чем она занимается. Снов больше не вижу и отравленных писем не получаю. Беспокоюсь, не означает ли это, что она задумала что-нибудь похуже.

Чего ей на самом деле хочется, это стать темной королевой. Не знаю, как такое возможно, но она этого добивается. (Она читала ВК, и не обязательно, читая, она отождествляет себя со всеми злыми и надеется, что добрые не устоят перед искушением, но читала она наверняка, потому что в первый раз я брала книгу у нее. Оказывается, просто прочитать мало. Говорят же, что и дьявол может цитировать Писание.) Она хочет, чтобы все любили ее и боялись. Это безумная цель, но ей этого хочется. А мне нет. Зачем это надо? Дурно даже заставлять мисс Кэрролл (которая оторвалась от книг, чтобы улыбнуться мне в ответ на мой взгляд) меня любить.

Как можно желать, чтобы весь мир был марионетками?

Мы были очень даже правы, когда ее остановили, и дело того стоило, стоило того, чтобы умереть и чтобы жить сломанной. Если бы она добилась своего, мы всегда любили бы свою мать, и все ее любили бы. Я знала, как это важно, но не по-настоящему.

С точки зрения этики магии нет оправдания.

Я хотела бы сказать, что жаль, я не знала этого раньше, но на самом деле я знала. Я знала, что выйдет, когда бросала гребешок в омут. Я думала про автобус. Я знала про нее. Это на моей совести.