Оксана Демченко - Топор Ларны [Litres, СИ]

– Дальше, – оживился Ким, отвлекаясь от изучения зелени на обочинах.

– Ничего не знаю точно, – отмахнулась Марница. – Мне сплетню смотрители питомника рассказывали. Не вполне они были трезвы. Самая же я видела: усов-причалов ныне в порту лишь пять. И странно они смотрятся, изломами все идут, уступами. Скалы же, прикрывавшие бухту от ветров, словно цветком раскрыты, повалены да развернуты веером от глубокой воды. И еще. Говорят, бухта была невелика, от времен давней войны она такая, это мешало городу развиваться. Но ныне порт стал большой, десять лет назад начали строить три новых причала под дальние грузы.

Марница дернула полу куртки. Собрала в горсть и резко отпустила. Хмыкнула, глянула на Тингали: не так ли лопается нить, важная для тебя и видимая тебе одной? Девушка задумчиво кивнула, не отрицая возможного.

– Шить давно перестали, – тихо сказала она. – Вся работа старая. Добротно сшитому и сносу нет, душа – она не умирает в своих дарах миру. А вот времянки рушатся. Страшно мне, Маря. Я слышу, как стонет нить этой тропы. На одном волоконце она держится. Подгнила. Туча, что старосту так донимает, не зря над развилком висит. Не висит она, она движется – а только в сборке путается. Иначе и не сказать. Я бы осмелилась, пожалуй, разрезать нить, если Кимочка мне поможет да подскажет, как ловчее её выпороть, лесу вред не чиня. Деревне это пойдет в пользу. Но решиться могу, лишь миновав весь путь, за край сборки выйдя. Мало ли, как тропа прыгнет! Может, в порту люди погибли, галеры в щепу развалились, ведь даже прочный скальный камень лег раскрытым цветком…

Марница угрюмо кивнула. Спорить не хотелось. Но было в сказанном нечто тягостное, на долгое время отвратившее от бесед. Вот идет буроволосая девица, босыми ногами переступает по траве, сберегая дареные сапожником туфли. Собой обычный человек, ничем не примечательный. А только власти этой Тинке дано, если вдуматься, столько – что и думать боязно. Вдруг да мысли все до единой верны и точны? И Ким идет, человек простой, улыбчивый, плечо у него крепкое, на таком как сон вчера застиг – так и просыпаться не хотелось, убеждаться: давно сгинул, в лес свой убежал… потому лесу он родня и даже, может, хозяин. И она идет, Монька гулявая, гроза и заступа гнилых деревень, беззаконная торговка таннской солью. Рядом идет, в одном шаге от настоящего чуда. Но, кажется: не догнать и не сравняться. Лопнет ниточка, и не станет мимолетного счастья новой жизни, почудившегося в последние дни. Нет ей с этими людьми общего, нет ниток, годных её душу сшить с их душами, её дела – с их делами. Гнилью рассыплется общность. Той гнилью, какую она сама и налепила вокруг себя.

Марница вздрогнула, обнаружив, что рука Кима лежит на плече. И карие его глаза смотрят настороженно, задумчиво. Тревогу её собирают, приметы беды опознают.

– Отдохнуть пора, – тихо сказал Ким.

– Место нехорошее, нитка трещит, – уперлась Тингали.

– Да пусть хоть лопнет, – поморщился Ким. – На то она и нитка, время ей. Просто идти будем дольше и погоду такую увидим, что, как говорится, ни в сказке сказать, ни…

– Почему отдыхать? – возмутилась Тингали.

– Потому что заболела наша Маря, – вздохнул Ким, скинул куртку и отдал Марнице, обнял за плечи крепче. – Прости уж, всё – моя вина. Я горазд сказки плести. Поторопился. Сон вчера нарисовал не самый верный. И сегодня за ним вдогон мысли пригнало – тучи грозовые. А тут еще ты, Тинка, с нитками да штопкой. Думаешь, просто ей идти с нами? В наши нелепицы верить и за каждым поворотом подвоха ждать, перелома всему прежнему своему знанию. Она еще молодец, держится. Другая бы метнула тебе, вышивальщице, в спину ножик. Не со зла, просто от недоумения.

– Как это – ножик? – распахнула глаза Тингали, споткнулась, и замерла на месте. – За что?

– А так, – грустно улыбнулся Ким. – Новое, Тинка, никому не нравится. Потому что люди – они в жизнь корнями врастают, как старые деревья. Любое движение им – боль. Обрыв связей, излом привычек. Ты нитку режешь, миру пользы хочешь. А шаару та польза поперек горла: он тропой неторной для своей выгоды, полагаю, рабов гонял. Ты дожди унимаешь и урожай спасаешь, а выры в бешенство впадают. Сырость им – главное счастье. Повезло нам встретить Марю. У неё душа широка, ей не страшно прежние корни рвать, новое принимать. Хотя мы с тобой негодники. Ничего не объясняем и темним, меж собой толкуем, словно не трое нас, а двое.

Тингали всплеснула руками и охнула, да так комично-детски, так беспомощно, что Марница расхохоталась. Сразу стало легче: словно нитка и правда лопнула. Злая нитка, стянутая обидой. Дышать сделалось удобнее, в теплой куртке Кима сполна ощутился уют. Запах земляники снова нашелся. Только озноб не отпустил. Будто и правда она собиралась кидать нож, да на замахе и остановилась, истратив силу в пустое движение.

Ким уже рвал лапник – тот будто сам прыгал ему в руки. Тингали собирала сушняк, закусив губу от усердия и шмыгая носом. А Марница сидела на плаще и ничего не делала. Словно это правильно и можно. Сунули в руку пирог – стала жевать пирог. Страфа без неё расседлали, повод снимали вдвоем и в спор, а она и не мешала, и не помогала. Воду вскипятили, травяной взвар процедили. Полную кружку налили и в руку вложили. Тепло, хорошо, спокойно.

– Да ну вас, с вашими сказками, – вроде сердито усмехнулась Марница, отпившись водичкой. – Спать буду. Просто спать. Вот прямо сейчас. Не то начнете опять узоры вить из кострового дыма, меня допьяну удивлять.

– Сегодня тебе неполезно удивляться, – согласился Ким. Улыбнулся своей удивительной мягкой и доброй улыбкой. – А только сказки, Маря, они сильнее всякого яда. Отравили мы тебя, уж прости… так отравили, что и отвыкнуть не сможешь, раз пристрастилась. Вот к морю выйдем, я тебе спою вырью сказку, про глубины и темное течение. Ох, и сильная она! Я сам, когда первый раз слушал, едва не утонул. Так полно поверил.

– Вырью сказку? – сон сгинул, но сердиться не осталось сил. – Их-то ты откуда знаешь?

– Да я такой прыткий заяц, что и не заяц вовсе, – подмигнул Ким. – Я сказки, как грибы, повсюду выискивать могу. И в лукошко что сложу, то уж мое, то для хороших людей сберегается. Чистится-варится, к новому делу приобщается, новым цветом наливается.

– Тьфу на тебя, обманщик ты, – развеселилась Марница. – Никто меня так лихо не обманывал. В зайцев верю! Не видела никогда, а верю… Ну что за напасть? Я же деловита, я к пользе всё веду. Староста вон – славный человек, про страфов с ним так приятно было говорить. Знаешь, какие у Клыка промеры? Наилучшие! А тебе и не интересно слушать про породы и промеры.

– Очень интересно, как можно сомневаться! – Ким замотал вихрастой головой. – Давай так: сегодня ты мне станешь рассказывать. Не сказку – быль. Только уж подробно и с толком. От самого начала, а не клоками и урывками. Как страфы возникли, что точно знаешь и что угадываешь. Как они на породы разделились, и кто эти породы растит. Ложись вот так, в тепло, к костерку. Вторым плащом укройся. И говори.