Оксана Демченко - Топор Ларны [Litres, СИ]

Зевок получился сам собой. Марница сердито сморщила нос. Зевнула снова, переборола себя и стала рассказывать. Было на редкость приятно: её слушают. Оказывается, Ким и слушать умеет не хуже, чем сказки выплетать. Карие глаза на зелень леса не отвлекаются, в них искрами костровыми вспыхивает живой интерес. И не молча ведь слушает. Вопросы задает, думает, порой зовет Клыка и уточняет непонятное, указывая на живом страфе: тут ли верный породный знак? И чем так важна форма надколенной чешуи? И почему когти в породе вороных должны быть обязательно такой формы и никак не иной?

А она все ответы знает. Приятно. Сонно, уютно, хорошо…

Утром Кима рядом не оказалось – как обычно. Зато Тингали сидела, по одной веточке подкармливала слабый огонек костра. И задумчиво глядела в угли. А глаза у неё, – подумала Марница, – не как у южанки. Ореховые, узорные, редкой красоты. Внимательные. Смотрят на угли, не праздно любопытствуют – цвет впитывают, форму рассматривают, бегучий синий огонек запоминают.

– Тебе что рассказать про вышивание мое? Мы с Кимочкой поговорили. Надо всё отвечать, что спросишь… Только я ответы плохо знаю. В работе ведь наития больше, чем навыка. Как в любом деле, творимом от души. Почему на сапогах у Кима линия кроя так легла, как она легла? Почему отделка в два тона? А нет ответа, просто сапоги хороши.

– Как же ты одна собираешься весь мир менять? – жалостливо вздохнула Марница.

– Зачем его менять? – удивилась Тингали. – Пусть живет себе. Разве можно прежнее вернуть? Тогда страфы сгинут… Я себе подобного не прощу. Моя работа мелкая, там подштопать да тут чужие колтуны срезать, канву освободить да подновить. А уж расправится она сама, тут превыше моего умение надобно – расправить. Не быстрое дело. Одной его выплетать или не одной… так я не одна. У меня есть Ким и ты. Трое нас уже. Мне кажется, шить не должны все подряд. Это не игра, это вроде долга.

– Точно, хомут на шею, – прищурилась Марница. – И тот еще хомут! Ладно уж, видно, с вами мне нянькаться до конца дней. Пропадете без меня. Страфа взнуздать, и то не годны.

– Пропадём, – весело согласилась Тингали.

Приятно быть полезной и даже в чем-то главной.

Марница быстро причесалась, умылась и позавтракала деревенскими пирогами. Свистнула Клыка, заседлала. Нагрузила припасами. Ким появился на опушке как раз вовремя, к самому отправлению в путь. Вышел задумчивый, пристроился возле Марницы и зашагал себе молча. Пришлось его признать сегодня самым нездоровым, пожалеть и начать тормошить, расспрашивать: что в лесу не сладилось?

– Всё, – пуще прежнего расстроился Ким. Эта нитка – она вроде удавки, что ли. Ягоды сухие висят, грибы гниют, мох стволы душит, солнце ветки сушит. Всё не ладно, как ни поверни. Не зря пословица указывает: шито белыми нитками. Эти белее некуда. Нет в них души, одна холодная корысть. Выпарывать надо. Строго и обязательно. Не ждать обрыва, а прямо сразу выпарывать.

Сказал с нажимом и тихо, в траву глядя. Ладонь раскрыл, добычу показал: сухие ягоды да мох ржавый, даже на цвет – ядовитый… Стряхнул в траву, руку брезгливо вытер о штаны. Марница поняла: дело и правда плохо, раз живому Ким не рад, раз брезгует… Тингали тоже поняла. Погладила бок страфа и пошла себе дальше. Молча пошла, но по сторонам стала глядеть иначе. Внимательно и пристально, прикидывая и обдумывая.

– Кимочка, а выры шить умели? – уточнила она.

– А чем они от людей так отличаются, чтобы не сладить с гадостью? – горько усмехнулся Ким.

– Так не по злобе тут всё белым зашито и узлами понавязано, – предположила Тингали. – Просто неумехи они были, пробу тут учинили. Глянь еще разок. Я вот думаю: точно выры шили. Не по-нашему стежек ложится. Словно не руками уложен. Я и так уже прилаживалась, и сяк – не такими, как мои, руками, и весь сказ! Суша им чужая была, они мяли её не жалеючи. Тут смотри.

Тингали указала вбок и вверх, повела рукой по линии древесных крон, указала на искривленные стволы, все в одну сторону и все чахлые… Ким послушно крутил головой и хмурился.

– Что значит – не со зла? – Марница вставила свой вопрос в разговор.

– То и значит, сослепу уж скорее, – усмехнулся Ким. – Теперь и я согласен. Когда родной узор в работе, он и ремесленнику даётся не вполне мерзко. А по чужому править… Полагаю, люди, когда взялись воды переиначивать, натворили не меньше гадостей. Им море – угроза, источник штормов. Нет для него тепла в душе, нет понимания. Сплошная борьба да отрицание.

– И дальше что?

– Выпарывать в обязательном порядке, – дружно сообщили Ким и Тингали.

– Сейчас?

– Ох, ну я потихоньку, – неуверенно предположила Тингали. – Сперва наметку рискну сделать, чтобы рывка не случилось. Потом разрежу… Никогда не резала. А ну, как унесет нас к развилку?

– Если нить лопнет сама собой, и не туда закинуть может, – помрачнел Ким. – Верно придумала. Делай. Помочь не помогу, но канву чуток придержу да успокою.

Марница весело хлопнула себя по бедру. Наконец-то она увидит то, о чем пока лишь намеками слышала! Шитье. Нитки, золотую иглу. Живую сказку в её движении. Прав Ким: отведав этого сладкого яда – вплетаемых в жизнь чудес – от него нельзя отказаться.

Тингали нашарила нечто на своем новом, в деревне полученном, передничке. Вроде – нитку стряхнула, а в пальцах уже мелькнуло золото, лучиком блеснуло – да и погасло, только раз показавшись. Девушка кинула косу за спину, провела рукой по рукаву, словно волос сняла. И потянула его, и повела. Ветерок качнулся и прошелестел по веткам.

– Шью, вышиваю, – тихо молвил Ким, – покой зашиваю. От беды от недуга, от пустого испуга…

– Пожалуй, так, – ровным незнакомым тоном согласилась Тингали. – Даже точно. От недуга, да, от недуга.

Она прикрыла глаза, и Марница торопливо шагнула ближе, поймала за плечи: а ну, как споткнется? Повела, придерживая и оберегая. Руки Тингали двигались, на них то и дело вспыхивали солнечные зайчики, пускаемые невесть откуда. Что зовутся эти прыгучие блики зайцами, Марница узнала недавно, само собой – от Кима. А увидела их, веселых непосед, лишь теперь. Блики скользили, от их движения слегка кружилась голова, жара дня росла быстрее, чем полагается: солнце-то еще низенько. Хотя… вот прыгнуло в сторону – и словно за макушку зацепилось, там повисло. Светит ярко, траву такой зеленью поит, что глянуть больно. Не бывает столь зеленой травы в были, только на сказочном лугу. Ни гнилинки в ней, ни единой былинки сухой. Шелестит, сама под ноги ложится тропой… и не горят на той тропе пятки. И страха нет.

– Теперь не сорвётся, – улыбнулась Тингали, и улыбка тоже была незнакомая, безмятежная и взрослая. – Ох, не знаю, каким богам молиться. Нет в людях весомой веры в высшее.