Дэн Вилета - Дым

Они садятся на корточки, Чарли и Ливия. Томас стоит за ними — тень, взирающая с высоты. Чарли думает, что Ливия хочет перенести тело брата наверх и похоронить его. Однако у нее совсем другие намерения. Она расстегивает рубашку Джулиуса. Угольно-черная кожа слезает лоскутами; сажа и плоть спеклись воедино. Чарли видит, как Ливия касается груди Джулиуса и резко отдергивает палец. Он тоже тычет пальцем в ребра трупа, и палец проваливается до самой фаланги.

— Он словно целиком слеплен из греха, — произносит Ливия. — Казалось бы, мама могла обратить на это внимание. Но она даже не смотрела в его сторону. И ей было больно. Наверное, это даже забавно: она оплакивала свою неудачу, а в дюжине шагов от нее находилось средство для того, чтобы развернуть все обратно.

Чарли сразу же понимает, о чем она говорит. Его пронзает сладкая дрожь — насквозь, до самых костей, — порожденная страхом, восторгом, бременем выбора.

Революция.

Какой юноша не мечтал встать у ее истоков?

Чарли выпрямляется, тяжело дыша. То, что в нем шевелится, нельзя назвать мыслью. Прежде всего, оно бессловесно, не знает математики, не умеет считать. Уже принятое решение медленно поднимается от центра тела к тому неповоротливому органу, что именуется мозгом. Чарли не знает, сколько времени занимает этот подъем. Его рот, замечает он, полон дыма.

Он принимается действовать. Склоняется к Джулиусу, берет его под мышки, чувствуя, как под его пальцами сминается хрупкая плоть. Тащит и вертит его, пытаясь выстроить в одну линию плечи, живот и бедра. Круглый живот торчит, как набитый грязью мешок. Ливия не помогает ему. Томас тоже — он по-прежнему наблюдает за друзьями, стоя у них за спиной. Лишь когда сквозь решетку проскальзывают бедра Джулиуса (тощие; не бедра, а черные костяные палки; обе штанины оборваны под коленями), Томас подходит, поднимает Чарли с корточек и смотрит ему в глаза.

— Что ты с ним делаешь, Чарли?

— Ты сам знаешь что.

Томас застывает и принюхивается к дыханию друга.

— Выходит, это заразно, — определяет он. — Как ты говорил Гренделю? «Ангел, играющий в порок»? Чарли Купер намерен изменить мир. — Томас складывает губы, будто собирается сплюнуть, но вместо этого проглатывает слюну. — И что ты хочешь сделать: собрать с него сажу или попросту утопить в бассейне?

А Чарли стоит и слушает, уже соединенный с Томасом тонкими щупальцами дыма, грудь к груди, бедро к бедру; его кровь течет навстречу единственной правде. «Вот она, наша дуэль. Кто бы мог подумать, что она будет такой? Я, правильный, разумный Чарли Купер, поджигаю запал. А он, обитатель темной стороны, противостоит мне. В следующий миг мы набросимся друг на друга с кулаками».

Дуэль.

Или пусть Ливия решает.

— Ты боишься, — подначивает Томаса Чарли. — Мы можем изменить ход истории, а ты дрожишь как осиновый лист. Я чувствую это в каждом твоем выдохе.

Теперь они стоят совсем рядом, на расстоянии, где чувствуешь дыхание другого; и даже не замахнуться для удара.

— Скажи ему, Ливия, — не оборачиваясь, говорит Томас. — Скажи ему, что это опасно. Это безумие. Он тебя любит . Он послушается тебя.

Оба вздрагивают от неожиданности, когда она заполняет узкое пространство между ними и кладет руку на плечо каждого.

О, как хорошо она понимает их. Все написано в их дыме.

В нем их дружба. И сомнения Чарли, и тайное стремление Томаса к дыму. Тут и она сама, ее плоть и кровь, все, что они хотели бы сделать с ней, острый интерес обоих к этому телу под платьем. Так, словно они скинули с себя все одежды.

— Скажи ему, — повторяет Томас, выдыхая слова прямо в лицо Чарли.

Затем Томас, очевидно, вспоминает, что именно она, Ливия, привела их обратно к трупу Джулиуса. Он как будто придавлен этой мыслью: плечи поникли, голова опустилась.

— Значит, ты тоже?

Томас не дожидается ее кивка.

— До чего же вы торопитесь плясать под дудку миледи, — продолжает он, теперь уже озлобленно, будучи в меньшинстве. — Она один раз поцеловала тебя, Ливия, и поддразнила Чарли насчет отца. И этого достаточно, чтобы вы исполнили ее волю. Во имя народа! Думаете, народ хочет хаоса, который вы для него здесь затеваете?

Ливия не успевает ответить — первым говорит Чарли:

— Я хочу этого. — Он сердится и в то же время удивляется себе самому. — Я в этом нуждаюсь. Иначе отец… — Чарли обрывает фразу, задумывается, и его дым светлеет от улыбки. — Но это же чистой воды эгоизм.

Томас хмурится, и дымит, и уходит.

Уходит недалеко. На два шага. На ничейную землю между изможденным телом Джулиуса и кромкой ближайшего бассейна. Ливия идет за ним — похоже, он знал, что это случится, — и останавливается так же близко от него, как раньше. Это своего рода хореография. Ее мать как-то рассказывала, что некоторые виды птиц танцуют перед спариванием. Поодаль от Чарли Томас становится спокойнее и печальнее.

— Мы ни-че-го об этом не знаем, Ливия. Сколько все это продлится? Несколько недель, месяц — так говорила твоя мать, но и она не может знать наверняка. Никакого насилия, обещала она, никаких убийств. Только повседневный грех. Горячка страсти. Обнажатся все желания, откроются все секреты. — Он морщится и вздрагивает, когда Ливия берет его за руку. — Даже если баронесса права, если ее темный запал выгорит и оставит после себя более мягкое пламя; если мир не подавится собственными запасами гнева; если все мы обнажим друг перед другом свои души и не придем в ужас от увиденного… только представь себе, Ливия. Весь мир забыл о здравом смысле. Хаос; смятение. В полях никто не работает.

— Сейчас зима, Томас. В полях не нужно работать.

— Все равно. Непредсказуемый мир. Не стоит недооценивать его тьму. Каждый спор, где в дело идет нож, каждый избитый человек, каждая изнасилованная женщина — все это будет на нашей совести.

— Да. А если мы не сделаем этого: каждый ребенок, вставленный в очередной аппарат для исправления, каждый заключенный, скручивающий сигареты, каждая ложь, звучащая от рассвета до заката, каждый год без надежд на перемены — это тоже будет на нашей совести. Но есть еще и другое, — продолжает Ливия. — Она любит меня, понимаешь. Мама. Она видела, как я стараюсь стать святой, и боялась, что я сойду с ума, как отец. — Она улыбается, криво и нежно. В ее словах слышится намек на флирт. — Я сердита на нее. Но перед любовью трудно устоять. Ты так не считаешь?

Томас сжимает кулаки.

— Чарли прав, — говорит он наконец. — Я боюсь. — Он испепеляет ее яростным взглядом, будто видит врага. — Что, если я потеряюсь в дыму? Что, если я сойду с ума и превращусь в животное?

Ливия посылает ему ответный взгляд, не зная, что сказать.

К ним подходит Чарли. Он дымит. И повторяет жест баронессы — берет Томаса за подбородок.