Дэн Вилета - Дым

— Тогда мы выпьем тебя и сойдем с ума вместе с тобой.

— Правда? — спрашивает Томас, не столько с сомнением, сколько с отчаянием. — Но куда же подевался компромисс, Чарли?

Тело Джулиуса тихо плавает на поверхности воды. Томас ожидал, что оно утонет. Нести его было на удивление тяжело, каждая конечность свисала мертвым грузом, вывернувшись из сустава. Но вот они опускают его в воду, и сажа, словно намагниченная им, окутывает и облепляет его мокрой простыней, так что весь бассейн сливается с трупом в единое целое. Томас уходит за кровью. Чарли сидит на краю бассейна, его руки и ноги в воде — он удерживает Джулиуса и приподнимает его голову над поверхностью бассейна, словно очень важно не дать ему утонуть. Ливия, в свою очередь, держит Чарли за плечи, чтобы подбодрить его и помочь встать, когда придет время. Итак, Томас находит кровь в маленькой мерной склянке и взбалтывает ее, как вино в бокале. Как просто было бы швырнуть склянку через весь зал, чтобы та разбилась в грязном углу; а можно споткнуться, будто случайно, и уронить ее на каменный пол.

Они собрались у края бассейна. Чарли сидит, Ливия склонилась, Томас стоит в полный рост. Получилась бы неплохая картина, думает Томас: чернота бассейна, тусклый пульсирующий свет лампочек над головой. За последние несколько минут выражение лица Чарли изменилось. Ярость ушла — у него было время подумать. «Он открыл внутри себя дверь, — вспыхивает догадка в мозгу Томаса, — и туда прокралось сомнение». Значит, Чарли еще может пойти на попятный. Томас, к своему удивлению, чувствует не только облегчение, но и разочарование.

Чарли поднимает на него глаза. Он слишком честен, чтобы прятать свои сомнения.

— Мы не можем сначала попробовать сами? Чуть-чуть дыма. Столько, чтобы сделать нас людьми? — Он смолкает, хмурится задумчиво, поправляет себя. — Но в этом-то все и дело. Достаточно — это сколько?

Он проводит рукой по бурой жидкости, зачерпывает ее рукой, подносит к обугленной щеке Джулиуса. Томас догадывается, что именно тревожит Чарли. Как-то неправильно, что зло сводится к точности пропорций: вот столько дыма станет тканью жизни, вот столько — приведет к смертоубийству, а полное отсутствие дыма породит жестокость иного рода. У Чарли упорядоченный ум: ему кажется, что жизнь должна быть более логичной. И тут же у Томаса возникает желание утешить друга, с которым он только что готов был драться.

— Две-три недели дым будет владеть миром, — размышляет он вслух. — Может, и дольше. Карнавал страстей. Черный дождь и все такое. Как ты думаешь, Чарли, это значит, что нам не нужно возвращаться в школу?

Дым появляется, когда они еще не отсмеялись. Он поднимается легко и естественно, озвучивает их неуверенность, страхи, чувство края пропасти под ногами.

Мы не знаем, начало чему мы кладем.

Нет. Но мы знаем, что имеем в настоящем.

А что потом? Когда Оживление выгорит? Что тогда будет с миром?

Но дым не такой, он не знает слов, вместо них он говорит образами, чувствами, которые связаны с воспоминаниями: рассказанные позднее, над подушкой, в темноте, они покажутся и знакомыми, и странными. В его бессловесном царстве этот шепот — еще не законченная мысль, а лишь возможность мысли; вроде радости, еще не описанной и не проявившейся, бесформенной, настоящей. И все время дым окружает их, напевает их мелодии, просовывает щупальца сквозь границы их личностей.

Дым Томаса — самый темный, едкий и запутанный. Дым выражает в своей песне его страх — страх перед Джулиусом, страх стать таким, как Джулиус, страх остаться в одиночестве из-за своих преступлений — и счастье оттого, что Томас простил себя. В этом дыме его отец, сжимающий оловянную кружку. Ливия тоже там, в мокрой, облегающей грудь сорочке. И Чарли: подружившийся с ним в первый день его пребывания в школе. Вот его мать — она умирает; вот ему в голову врезается пуля. Поцелуй няни; боксерский матч; кости, ломающиеся под кулаками. Бродячие цыгане, борющиеся в пыли. Церковный пол, замусоренный и благородный; пьяный священник. Надежда.

Дым Чарли другой, более сдержанный и упорядоченный, это процессия людей, написанных в белых, коричневых и серых тонах: женщина в лесу, закутанная в балахон, которая дымит так же естественно, как дышит; Ренфрю, Элинор в корсете из кожи и стали; Томас и Ливия, раскрасневшиеся и зовущие, с голыми плечами под простыней; его родители, с прямыми спинами, сидящие в неправедно приобретенном доме и гадающие, что случилось с сыном; кучера, сгрудившиеся на полу крохотной комнатки, чтобы спастись от холода; вытатуированная русалка, качающая грудями при каждом движении пальца кучера.

И, вплетаясь в их дымы, непредсказуемый, то более управляемый, то более взрывной, чем у Чарли или Томаса, плывет дым Ливии, фиолетовый и зеленый. Тут ее мать, в слезах, перед клеткой, которую она построила для плененных мальчиков и девочек. Ее отец, привязанный к кровати на чердаке, взирающий на нее со страхом. Рудокоп Фрэнсис, тянущий за собой пони на кривых ногах. Грендель, ее ангел-убийца с короткоствольным пистолетом в руке. Маугли, который икает и испускает свое первое облачко дыма. Томас, полуобнаженный, протягивающий ей черноту маски. Чарли, что во тьме приникает языком к ее языку.

— Да? — спрашивает она в дым, закрыв глаза и держа руками обоих мальчиков.

— Да, — говорит Чарли.

— Да, — говорит Томас. Он вынимает пробку, наклоняет мерную склянку и поливает голову Джулиуса кровью. В следующий миг Чарли толкает тело Джулиуса к центру бассейна. За трупом тянется сажа, его свадебный шлейф, его погребальный саван.

Потом они отступают, Ливия, Томас и Чарли.

И мчатся прочь со всех ног.

Как начать революцию?

Надо окрестить труп.

Вот что мы скажем, когда нас будут расспрашивать через сколько-то лет. О, нам будут внушать, что у нас были неправильные мотивы. Чарли якобы сделал это, потому что ему было стыдно за родителей. Ливия — потому что хотела произвести впечатление на свою мать. А я — потому что люблю их сильнее, чем боюсь себя. И еще потому, что мысль о возвращении в школу была для меня невыносима.

Но разве у кого-нибудь бывают причины лучше этих?