Дэн Вилета - Дым

— Спенсеры держат монополию на производство леденцов?

Томас хочет побольше узнать об этом, но его перебивает Чарли, который пытается понять, что с ним произошло.

— Это как в Лондоне, — говорит он. — Как лихорадка. Только она пришла не извне. Изнутри. — Его передергивает, и он прикладывает руку к горлу, будто инфекция застряла там и отравляет его дыхание. — Но зачем? — спрашивает он тем же паническим тоном. — Зачем людям платить за дым? В этом нет никакого смысла.

Ливия все объясняет. Они опять сидят на кушетке. Девушка налила стакан воды для Чарли. Томасу воды не предложили. Хотя это правильно, ведь пострадал не он.

— Вы ездили в Лондон, — начинает Ливия. — Разумеется, до нас дошла эта новость. Вся школа говорила о ней. О вашей экскурсии. О смелом эксперименте ради лучшего будущего. Многие девочки вам завидовали.

— Просто они не знают, что такое Лондон, — вставляет ремарку Чарли. — Он ужасен.

— Неужели? — переспрашивает Ливия странным тоном.

Ее глаза направлены на Томаса. Он задумывается.

— Да, он ужасен, — повторяет Томас слова Чарли. — Но еще он освобождает. Там невозможно не грешить. И поэтому ты ведешь себя там как скотина.

Ливия кивает:

— Мама говорит, что при объявлении правительственных контрактов на работы в городе джентльмены выстраиваются в очередь. Конечно, считается, будто с их стороны это жертва — «ради общего блага». Иногда, по словам мамы, в Лондон на выходные выезжают и дамы. Ради «благотворительности».

В ее голосе звучит презрение. Очевидно, лицемерие она ненавидит не меньше дыма.

— Но это же безумие, — настаивает Чарли. — Он выворачивает тебя наизнанку, этот город. Ты теряешь себя, становишься кем-то другим. Становишься злом .

— Именно так. Однако для многих зло имеет свою прелесть. Разумеется, никто не хочет доводить дело до полного перерождения или перечеркивать долгие годы воспитания чувств.

Негодование Ливии, кажется, можно потрогать руками. Томасу кажется, что она вот-вот задымит.

— К тому же устроить поездку в Лондон не так-то просто. Вот поэтому джентльмены изобрели менее рискованный и затруднительный способ вкусить порока.

— Грех длиной с сигарету! — Томас трясет головой от удивления и отвращения одновременно. — Значит, школа в самом деле действует на нас? Тебя забирают туда в одиннадцать лет, после каждой струйки дыма напротив твоего имени появляется черная метка, и к выпуску тебя вышколят так, что ты не сможешь быть собой. О, разумеется, порой ты дымишь, но это уже не дым, а просто икота. Даже если захочешь, больше не отыщешь в себе животное.

Он переводит взгляд с Ливии на Чарли и думает, что его другу школа не очень-то и нужна, он таким родился.

Насчет Ливии Томас не уверен.

— То есть леденцы уберегают от инфекции, а сигареты служат для развлечения, — продолжает он. — И дым уже в твоей власти! Значит, вот как они делают это, те джентльмены, о которых вы говорите? И леди. Что же побуждает их сделать перерыв в примерном поведении?

Теперь все внимание Ливии сосредоточено на нем. Вопрос Томаса ничуть ее не смущает:

— Желание соблазнить горничную. Или камердинера мужа.

— Или желание украсть, — добавляет Томас. — Или убить.

— Убить можно и без дыма, — шепчет Чарли. — Если это справедливое убийство.

Трудно сказать, что у него на уме, но таким несчастным он не выглядел, даже когда Томас объяснял ему, что дым — ложь; что он пришел к ним три столетия назад; что прошлое переписано теми, кто захватил власть. Чарли не хочет жить в мире, где грех — это спорт, которым развлекаются богачи.

— Не думаю, Чарли, — мягко возражает Томас. — Даже лондонский палач сначала задымил. — А вы что скажете, мисс Нэйлор?

Но девушке вопрос, видимо, неинтересен. Она отворачивается от обоих, отходит к пюпитру и склоняется над книгой. Томас сразу вспоминает о ее матери: леди Нэйлор точно так же заканчивала их беседы. Возможно, будь здесь только Чарли, Ливия разрешила бы ему задержаться. Но Чарли соглашается с ее решением и идет к двери. Томас неохотно следует за ним. Он хочет задать еще немало вопросов.

— Я называл вас монахиней, — говорит он Ливии. — Но сегодня я узнал вас гораздо лучше. У этой монахини есть мозг. И зубы.

Он произносит это с уважением, как комплимент.

Ливия никак не проявляет своего отношения к его словам.

— Вы знаете, где находится лаборатория вашей матери? — спрашивает Томас напоследок.

— Да, — отвечает она, не отрываясь от книги.

— Вы покажете ее мне?

— Нет.

Томас кивает. Ливия так и стоит перед пюпитром с книгой, где линейкой отмечено нужное место.

— Спасибо за вашу помощь.

Томас захлопывает за собой дверь с большей силой, чем намеревался. Ему остается только надеяться, что грохот не обесценил слова благодарности, сказанные им на прощание.

Этажом ниже они встречают камердинера Джулиуса. Мистера Прайса. Он входит в холл с противоположной стороны, как раз в тот момент, когда мальчики спускаются туда с главной лестницы. Они идут навстречу друг другу, как две армии на поле боя.

Прайс — внушительный с виду мужчина, высокий, широкоплечий, не толстый, но массивный, каждая мускулистая конечность — как ствол дерева. Линия, пересекающая лоб по всей ширине, отмечает место, где обычно сидит шляпа. Ниже этой линии кожа на лице стала обветренной, загорелой, коричневой, как древесный корень. Выше она бледная, странно-нежная, похожая на моллюска, вынырнувшего из раковины.

Прайс движется так целеустремленно, что Томасу сразу приходит в голову мысль: Джулиус, должно быть, уже обнаружил сломанную сигарету. Камердинер шагает без видимой поспешности, но неумолимо и тяжело, глотая ярды один за другим. Томасу приходится приложить усилие воли, чтобы не замедлить шаг, не отклониться от курса. Вместо этого он подражает камердинеру: выпячивает грудь и идет по самой середине холла. Чарли замечает перемену в походке друга и старается не отставать.

Чем ближе они сходятся, тем отчетливее различимо лицо Прайса: рот среди щетины, сломанный нос, глубокая ямка на подбородке — точно кто-то надавил большим пальцем. Это довольно привлекательное по-своему лицо, свидетельствующее о сильном характере и уме. Но все впечатление портят глаза. В них есть какая-то покорность. И неумолимость. Следы жизни, полной насилия. Там, где глазное яблоко скрывается в нижнем веке, есть красная черточка, словно процарапанная остро заточенным пером; всего один лопнувший сосуд. Брови, обрамляющие эти глаза, скошены внутрь, от висков к носу, и разделены морщиной. Прайс хмурится не из-за мальчишек; это выражение осталось от многолетних привычек, гнева, сосредоточенности или боли. За пять шагов становится ощутимым идущий от него запах дубленой кожи, пота и отголосков старого дыма. Через мгновение они столкнутся грудь в грудь. И вновь Томас думает о сломанной сигарете. Если начнется драка, ни он, ни Чарли не смогут противостоять этому человеку. Поэтому Томас прикидывает, продержится ли он, пока Чарли бегает за помощью.