Дэн Вилета - Дым

— Как насчет трех раундов, мистер Аргайл? У вас такой вид, будто вам срочно нужно выпустить пар. Только дайте мне секунду, чтобы отдышаться. — Джулиус ухмыляется, ненадолго снимает перчатки и вынимает из кармана сигареты и спички. — Считается, что курение вредит здоровью. Но мне оно помогает сосредоточиться.

Он закуривает с щегольской ловкостью. Этот запах ни с чем не спутаешь. Чарли ждет, когда сигарета подействует, однако Джулиус хранит безмятежное спокойствие, его кожа чиста. «Невероятно», — думает Чарли.

Здесь что-то кроется.

Джулиуса выдает движение челюстей, то, как он водит языком внутри щеки. Там леденец. Нет, много леденцов, спрятанных вдоль нижней десны. Чарли хочет предупредить Томаса, но по взгляду друга догадывается: тот и сам все видит. И увиденное подтверждает его давнишнюю теорию.

— Леденцы улавливают дым, вызываемый сигаретами, в тот миг, когда он только зарождается, — негромко говорит Томас, но так, чтобы Джулиус мог слышать. — Ему это нравится — балансировать на грани контроля. Когда порок уже проник в него, но не довел до откровенного безумия. И при этом он, разумеется, чист как стеклышко.

В ответ на это Джулиус улыбается, вступает в центр ринга, поднимает кулаки к груди и подскакивает на носках.

— Готов начать, как только пожелаете, мистер Аргайл. Я имею в виду, как только вы наговоритесь.

И он вращает во рту языком, передвигая леденцы.

Джулиус боксирует с холодной злобой. Он бьет Томаса почти безнаказанно, в основном применяя джебы, удерживая среднюю дистанцию. Когда противник атакует, он отбивает удар или идет в контратаку, делая то и другое одинаково легко и спокойно. Томас, напротив, рассеян, так как охвачен яростью. Он делает широкие замахи, стоит на прямых ногах, держится не очень устойчиво, всегда оказывается на такт позади. Его дыхание уже стало темной пеленой около рта, а между лопаток возникла полоска длиной в дюйм, словно ему в спину впилась и уже распухла от крови пиявка.

По окончании раунда Джулиус перегибается через веревки, обрамляющие ринг, и выплевывает почерневший леденец. На долю секунды Чарли переносится в школу, в ту ночь, когда Томас и староста впервые подрались. Тогда изо рта Джулиуса точно так же выскочил черный комочек и запрыгал по кафельному полу умывальни.

В тот раз они решили, что это гнилой зуб.

Начинается второй раунд. У Томаса нет ни единого шанса. Джулиус продолжает боксировать как по учебнику, причиняя противнику как можно больше боли. Он бьет Томаса по лицу, по корпусу, по ребрам, по мягкой части живота. У Томаса вид утопающего. От боли и беспомощности он дымит, спотыкается, мажет, падает. Даже Чарли не подозревает, что он завлекает соперника, заставляет того потерять бдительность. Но когда Джулиус толкает его обмякшее тело на веревки, Томас внезапно выпрямляется и словно ниоткуда наносит хук такой силы, что изо рта Джулиуса вылетают пять или шесть леденцов — частью темных, частью все еще прозрачных, как кристалл. За ними следует сгусток кровавой слюны.

Но Джулиус по-прежнему продолжает атаковать, и по-прежнему не дымит. Правда, теперь он действует осторожнее, боксирует на расстоянии. Томас получает удар за ударом в сопровождении сухих хлопков воздуха, выдавливаемого из перчатки. Лишь когда песок в верхней половине часов заканчивается, Чарли понимает, что Томас тоже изменил свою стратегию. Он словно прилип к Джулиусу; он ухмыляется, дразнит его; он позволяет бить себя.

Чтобы усилить неистовство Джулиуса.

Чтобы оставшиеся у него леденцы подошли к концу.

И вот, без всякого предупреждения, когда до завершения раунда остается не больше трех секунд, заканчивается последний леденец. Джулиус взрывается . Дым окрашивает его в черный цвет. Он накрывает и Томаса, который в ответ испускает торжествующее облако своего дыма. Оба валятся на пол, один на другого, и Джулиус продолжает молотить Томаса не переставая, бесчеловечный в своей злобе, а Томас орет от боли и ненависти, и вместе с криком из его рта текут влажный дым и кровь. Раунд давно закончился, Чарли залезает на ринг, пробует оттащить Джулиуса. Безуспешно. Джулиус, не оглядываясь, лягает его ногами, пока его кулаки методично бьют и бьют по черному, окровавленному лицу Томаса.

Снова Чарли хватает Джулиуса за ноги и тянет изо всех сил, и снова безуспешно. В каждом его выдохе — дым и паника. Потом его осеняет. Он без колебаний бросается ничком на пол и ищет неистраченные леденцы, которые Томас выбил изо рта Джулиуса. Вот один, вот второй, цвета светлого янтаря; Чарли кидается к Джулиусу и нащупывает в дыму сначала его горло, потом подбородок и, наконец, губы, пытаясь затолкать леденцы между ними. В его пальцы и костяшки впиваются зубы. Но удар локтем в голову откидывает Чарли на паркет, и, когда он хватает ртом воздух, дым наполняет его легкие и превращает все мысли в поток безумия.

Его идея срабатывает — в какой-то мере. Свежие леденцы впитывают и связывают самый ядовитый дым, и сквозь ненависть Джулиуса начинает пробиваться здравый смысл. Он скатывается с Томаса — чтобы наброситься с новой силой? чтобы схватить табурет, стоящий в углу ринга, и размозжить им головы? — с трудом встает на ноги, орет что-то, внезапно замолкает и выглядывает из гимнастического зала в коридор. В следующий миг он срывается с места и исчезает. Куда именно — Чарли не волнует. Он едва слышит удаляющиеся шаги Джулиуса, потому что в его ушах слишком громко стучит кровь. Сейчас важно только одно: Джулиуса нет.

На Чарли накатывает приступ рвоты, а потом он наблюдает за тем, как умирает дым Томаса. Когда друг садится, на паркете остается его силуэт — светлая тень древесного цвета, вырезанная в полотне непроницаемо-черной сажи. Чарли, все еще стоя на коленях, проводит по саже пальцем. Она теплая, местами даже горячая, и тонкая, как угольная пыль. Он понимает: надо сказать что-то, что угодно, лишь бы вернуть их в нормальный мир, туда, где люди выражают эмоции и мысли с помощью слов. Но все, что он способен придумать, это ложь:

— Я никогда не видел, чтобы кто-нибудь так дымил.

На самом деле видел. Оба они видели. Когда на шею убийце надели веревочную петлю.

Лицо Томаса невозможно разглядеть под слоем сажи.

— Ты имеешь в виду его или меня?

Чарли закрывает глаза и опять видит дым, черные силуэты двух сплетенных тел, словно обугленные останки влюбленных, найденные в сгоревшем амбаре.

— Его, — шепчет он. А сам думает: или тебя. Или обоих.

Дым Джулиуса и дым Томаса, слившись в алхимической реакции, произвели то, для чего у Чарли не находится слов. Он пребывал внутри их дыма считаные секунды. То, что он вдохнул, — то, что вошло в его тело, — захватило власть над ним так же бесповоротно, как рука кукольника, засунутая в Панча или Джуди. И перевернуло всю правду с ног на голову. Там, в дыме, боль была радостью, а гнев — покоем. Насилие было любовью.