Дэн Вилета - Дым

Что касается графы поступлений, то каждая стоящая в ней цифра повторяется в отдельном столбике, помеченном заглавной буквой «Д». Сначала Чарли не может понять, зачем дублировать цифры, потом ему приходит в голову, что «Д» может означать «долг». В этой колонке после каждой суммы следует имя — всегда одно и то же, всегда выписанное с такой тщательностью, что в этом чувствуется некая одержимость.

Спенсер.

Спенсер.

Спенсер.

Спенсер.

Спенсер.

Леди Нэйлор словно не позволяет себе забыть, кому она обязана всеми своими деньгами. Итог, перенесенный с предыдущих страниц, уже настолько велик, что сомнений нет: Нэйлоры стали банкротами. Если называть вещи своими именами, они — собственность Спенсеров. А значит, перейдут в собственность Джулиуса, когда умрет его дед. Говорят, что старик из-за подагры прикован к постели и жить ему осталось недолго.

Чарли оставляет конторскую книгу и продолжает изучать комнату. В ней немало других загадок. Например, один стол полностью завален техническими чертежами, многие из которых выполнены на темно-синей бумаге с необычной текстурой. Сами линии — белые. Когда Чарли пробует развернуть их, несколько листов соскальзывают на пол. Услышав шум, Ливия вздрагивает и оглядывается на дверь. Чарли торопливо поднимает чертежи и с ужасом понимает, что не сможет восстановить первоначальный порядок листов. На том, что лежит сверху, изображено сплетение длинных пересекающихся путей: система настолько сложна, а пути настолько угловаты, что трудно представить себе город, построенный по этому плану. Но может, это чертеж железной дороги или археологических раскопок? Единственная подсказка заключена в слове из красивых заглавных букв, стоящем в левом нижнем углу: А-Ш-Е-Н-Ш-Т-E-Д. Чарли никогда не слышал о таком месте. Но он знает, что на немецком слово «Аше» означает «пепел», а «Штед» очень похоже на немецкое же «город». Город пепла. В сознании Чарли возникает смутный образ: тысячи печей, пылающих во тьме.

Короткий свист Томаса прерывает размышления Чарли, призывая его следовать за другом. Вторая комната больше похожа на лабораторию как таковую. Стены уставлены полками с аптекарскими принадлежностями: ретортами, пробирками, рядами коричневых банок с химикатами. На столах — приборы и аппараты, которыми в настоящее время не пользуются. Микроскоп горделиво возвышается на отдельном столе. Неподалеку от него стоит Томас: он склонился над стопкой записных книжек и листает одну из них.

— Все ее заметки сделаны на французском. А вон там собрание научных трудов. Книги на немецком, итальянском, русском — на каком хочешь. Наверняка почти все нелегальные. И вот еще что, смотри.

Томас тянет Чарли к стеклянному стеллажу в углу. На нем тоже помещаются аптекарские бутыли. Все снабжены этикетками с именем и датой, все содержат черное вещество, скорее жидкое, чем порошкообразное.

Сажа.

Томас открывает дверцу стеллажа и поочередно показывает на некоторые склянки.

— Джеймс Харди, помнишь такого? Нет? Судейский клерк. Обвинен в убийстве жены и детей. Газеты долго писали о нем. Это было два-три года назад, в Хексхэме, на севере. Его повесили. — Он проводит пальцем по этикетке. — В день моего рождения, поэтому я и запомнил. А здесь Энн Макнамара. О ней ты должен знать.

Да, Чарли знает.

— Она сожгла церковь в Ипсвиче. Погибло больше полусотни человек. Сказала, что взяла идею из какой-то книги. Помню, родители обсуждали ее процесс.

— Приговорена к смерти. Забыл дату, но готов поспорить, что именно она стоит на бутылке. Начало прошлого лета.

Чарли читает надписи на бутылях в стеллаже. Всего их более двух дюжин.

— Ты думаешь, все они…

— Да.

— Все они преступники. Убийцы.

— Да. Она собирает с них сажу, после казни.

От слова «собирает» Чарли становится неуютно. Про дьявола тоже говорят, что он собирает души.

— Еще что-нибудь нашел, Томас?

— Предметные стекла для микроскопа. Сажа, капли крови, кусочки тканей. Крошки табачной смеси из тех сигарет: она их надрезала и изучила содержимое. Медицинские книги, анатомические атласы. Из всего, что я видел, на английском был только рукописный трактат о какой-то хирургической процедуре. Но при свете луны его трудно читать. И еще вот это.

Томас берет из рук Чарли лампу и направляет ее на другую полку. Ее луч падает на ряд стеклянных банок с какой-то жидкостью — слишком зловещего вида, чтобы быть простой водой, — в которой зависли, словно невесомые, странные пятнистые объекты. Чарли не сразу понимает, что это внутренние органы. Легче всего опознать легкие и печень, известные по школьной столовой, где потроха подаются почти ежедневно. В консервирующем растворе губчатые ткани кажутся бледными и разбухшими.

— Человеческие?

Томас пожимает плечами. Какие могут быть вопросы? Вряд ли леди Нэйлор интересуется органами животных.

Из передней комнаты доносится голос Ливии:

— Пора идти.

— Еще одна минута. — Томас поворачивается спиной к банкам и направляется в самое дальнее помещение, таща за собой Чарли.

Луч света опережает их. А мальчики так и не смогут переступить через порог.

По размеру и облику комната похожа на предыдущие: квадратная, отделанная деревянными панелями, с узким окном, закрытым на ночь. Тут тоже много столов и полок, научных трудов, инструментов. Пыльное полотнище скрывает какой-то массивный механизм.

Но все внимание Чарли и Томаса обращено на альков или чулан в дальнем конце комнаты. Этот закуток недостаточно просторен, чтобы счесть его отдельной комнатой, и отделен от основного пространства рядом железных прутьев с вделанной в них дверью — ровно такой ширины, чтобы мог пройти один человек. За решеткой видны койка, табурет, ночной горшок. На полу лежит маленький пышный коврик, выглядящий совершенно нелепо в этой обстановке, а стены оклеены золотисто-розовыми обоями с силуэтами дам в бальных платьях, застывших в разных позах. Когда лампа мигает, кажется, будто танцовщицы выделывают па. Койка, слишком короткая и узкая, чтобы быть удобной, застелена чистым бельем. На уровне шеи, запястий и щиколоток к металлическому каркасу приторочены кожаные ремни. В стену на высоте горла вделан стальной обруч.

Целую минуту мальчики завороженно разглядывают клетку. Чарли снова и снова направляет лампу на обои, на койку, на горшок. Почему-то именно ночной горшок вызывает у него непередаваемый ужас. В отсутствие узника горшок воплощает собой все зло, все унижение, которые порождены этой клеткой.

— Пора идти, — тихо зовет их Ливия через мрак трех комнат.

Мальчики без единого слова разворачиваются и идут к ней, охваченные угрюмым негодованием.